на место с радостным скрипом. Рядом с ним патроны мрачно залоснились на солнце, эльфийский топорик повис в петле под правую руку, но ножны слева оказались пусты.
Вальдману пришлось оставить на память стражникам добрый посеребрённый гномий кинжал, с которым у него оставалось связано много странных воспоминаний. Им было удобно вскрывать глотки, бриться и резать мясо, теперь стрелку приходилось раздумывать, где бы достать новый, хотя бы близко подходящий по удобству.
На плечи стрелка мягко, как и все давно ношеные вещи, опустился широкий кожаный плащ прочного покроя. Вальдман когда-то снял его себе на память с одного офицера, толи барона, толи просто маменькиного сынка при деньгах, но уж очень откормленного и широкого в плечах, что стрелку особенно понравилось. За этого парня, кстати, он и был впервые объявлен в розыск, сам же офицер долго не смог потом есть самостоятельно.
На спине стрелка повис небольшой походный рюкзак стандартного имперского образца, как обычно, прочный, сделанный на совесть и снабжённый кучей дополнительных карманов для всяких мелочей. Наконец в руках стрелка появилась короткополая стальная капеллина, какую имели обыкновение носить на себе орденские арбалетчики.
Она была на нём ещё тогда, когда он только-только встал на стезю наёмника и не покидала его по сей день. Такие капеллины давили на шею, часто заваливались вперёд, но зато становились самой удобной вещью на свете, когда нужно закрыться от дождя и ветра и выкурить самокрутку. Даже если дождь этот целиком состоял из стрел.
Вальдман ещё раз пересчитал своё добро и решил, что тот сухой остаток, что был при нём довольно неплох для такой заварушки. Подумав ещё немного, он всё-таки нацепил на себя бронзовый горжет, решив, что обезглавливание – это вещь не только неприятная, но и в скором времени вполне вероятная.
«Ну что ж, в путь».
Ничто не сравниться с закатом у подножия гор на севере. Когда оранжевое прохладное солнце опускается медленно, плавно, не впрыгивает, как на юге, в горизонт, словно перепуганный суслик, а уплывает нехотя, с достоинством покидая свой извечный пьедестал. И все цветы на зелёных и спокойных, как сам Космос, лугах закрываются нежно, и ложатся сладко дремать, чтобы после испытать ещё более прекрасный рассвет.
Вечером прохладный дневной ветерок всегда сменяется холодным, но столь же ровным течением воздуха, который не убивает замешивающийся весь день над равнинами запах мёда, но только лишь чуть-чуть его успокаивает, заставляет его становиться убаюкивающим и игривым.
И ещё много времени пройдёт до мрачной черноты и холода, до бесстрастной молчаливой ночи.
Вот как раз ночью, когда вокруг тихо, а чернильные глаза Вальдмана чувствуют себя комфортно, и ему можно двигаться спокойно и быстро. Бургомистр не знал, почему за голову обычного наёмника обещают столько всего, и никогда не узнает. Как и Вальдман пока не знал, что на самом деле он – настоящее сокровище. Не подарок, само собой, но редкость, точнее, уникальность.
***
Их