Джозефа тем не менее выражало бурю страстей. Столкнувшись с упорной немилостью судьбы, кровь его выработала антитела к прекрасному. Единственные ощущения, которыми мистер Рудковски довольствовался поныне, являлись злоба и ненависть, лишь изредка и по особому случаю прогоняемые теплой любовью к семье.
Элеонора же вволю распереживалась. Выражение у нее было до того перепуганное, что случайно зашедший в комнату мог подумать о наступлении конца света. Катерина привыкла видеть лицо матери таким беспомощным, и однако, глядя на него, девушка прокрутила в голове даже самое невообразимое. Она знала – возможно все. Теперь к тому же Рудковски подозревала: больше пятнадцати лет назад родители сочли ее детский возраст причиной для последующего беспамятства и ради собственного покоя уверились: для их ребенка лишение останется незамеченным.
– Хорошо, это все не важно, – обидевшись на молчание, длиной в шестнадцать лет, отрезала Катерина и встала из-за стола. – Важно то, что я собираюсь с ней повидаться.
Рот Элеоноры полетел навстречу тарелке. Глаза Джозефа налились кровью, и, находись рядом зеркало, оно разбилось бы под давлением его взгляда.
– Ты никуда не поедешь, – Джозеф не орал, но голос имел в себе столько веса, что Катерина невольно вздрогнула.
– О не-е-ет, – Рудковски повернулась прямо к отцу, демонстрируя: она не станет ему подчиняться. – Я поеду, и одному Богу известно, сколько я там проторчу!
– А как же Генри? – взмолила Элеонора. Мать не ведала о причинах опрометчивых (или обдуманных) шагов дочери, но в этот момент ее беспокоил сухой факт, и женщина собиралась предпринять все ей подвластное, чтобы тот не свершился.
– Кто? – наигранным тоном спросила девушка. Настрой ее выдавала дрожь в голосе. – Ах Генри. Ты знаешь, мам, от однообразия уже всю грудь свело.
Катерина скривила губы в уродливой улыбке, откланиваясь таким образом перед ошарашенной семьей. Она поставила точку над дебатами, напрасно сотрясающими воздух. Она приняла решение, и она непреклонна.
Рудковски едва не взрывался от бешенства. В этот раз мужчина не мог козырнуть даже своими деньгами, сообщив дочери, что лишит ее скудного подаяния, которое он отвешивал ежемесячно. Джозеф понимал: у миссис Бристоль имелось его состояние, помноженное на десять, на сто, а то и на тысячу раз.
Когда Катерина вышла из комнаты, мужчина грузно подошел к раковине, наполнил стакан водой и опустошил его до того жадно, словно он надеялся потушить пылающий внутри него пожар. К слову, привычку запивать чай стаканом воды имела и девушка. В отличие от манеры стоять, для экономии сил балансируя на одной ноге, во время мытья посуды – особенность, какую Катерина впитала с молоком матери, причуду комбинировать жидкости она нехотя переняла у отца.
Элеонора выглядела по-детски растерянной и готовилась к любой выходке супруга, лишь бы прогнать пугающее затишье – такое обычно стоит перед свирепой бурей. По виду Рудковски