не ненавидели этот лес, он всё время тянет нас обратно в него. Зазывает в глубь его пленяющей белой пустоты. Я уверен, что мы не одни такие, ведь берёза растёт почти во всем мире.
«От леса до города, от смеха до повода» – олицетворение жизни зависимых людей. Голубизна спящей глуши, окруженной густыми парами берёзового тумана, стала нам родным домом. Если быть точнее, то скорее пристанищем чьи двери открыты для прихожан любого калибра. Голодные, холодные, бедные, брошенные – все виды подбитых жизнью дворняг, которых мы обступали на пути. Мы были в своей ипостаси. Это наш уютный дома, в который мы с радостью каждый раз возвращались.
Прогуливаясь по затихшей в ожидании дневных дел блеклой глуши, я разглядывал пробивающейся сквозь асфальт ростки сорняков. Сорняк в целом почти что символ человечества: мы там, где нас никто не хотел и делаем то, что только всем мешает. Тем более что расти можно метром правее и преграды в виде потолка асфальта на пути не встретиться.
– Если раньше зависимость мешала нашим делам, то теперь дела мешают нашей зависимости, – опечалено заметил Беха.
– Чем глубже мы опускаемся, тем больнее и тем приятнее, – изрек Зуб. – Пошли к черту все те, кто скажет, что мы в чём-то не правы! Мы умеем видеть прекрасное в ужасном!
– Это наш поворот не туда, – ответил Беха.
– Вообще-то, туда, – сказал я, указывая пальцем на съезд с дороги в чащу.
Интересный факт, но здесь совершенно не встречалось звуков птиц, хоть и различного вида гнезда изредка подмигивали нам с верхних веток, которые обступил густой туман. Бывает идешь, пролетит мимо ухо какая-нибудь птичка, взгляд уцепиться за ней в надежде выследить хоть один звук, а на этом пути перед тобой возник живописнейший пейзаж голубого мира. Так и хочется взять небольшой перекур, расчехлить метафизический мольберт, выдавать на палитру метафизические белил, кадмий желтый светлый, кадмий красный светлый, краплак красный прочный, кобальт синий средний, кобальт зеленый светлый и размашистыми взмахами мастихина, запечатлеть столь прекрасный утренний сюжет, а потом долгими часами пытаться разобраться в метафизике написанного мира. Но тропа тянется всё дальше, времени почти не остаётся на творческую ерунду, и ты смиренно идёшь дальше.
– Цитируя классиков, могу вас заверить, что мы приближаемся к самому свободному району города. Каждый житель здесь бросил пить и курить, освободился от оков зависимостей, ему стало индифферентно правительство, он не ищет легкого заработка, и так далее, и тому подобное, – произнёс я.
– Ну хоть не далеко идти осталось, раз мы уже около кладбища, – отрезал Беха.
– Может пойдем поздороваемся? – предложил Зуб.
Кто-то может решить, что данная картина выглядит как очевидный инфаркт сторожа. Три облезлых трупа слоняются по туманному кладбищу. Но за сторожа можете не беспокоиться, он не менее пугающий, чем мы. Максим Лопата – сторож, по совместительству, наш