было возражать, но полисмен коснулся жезлом его плеча, а Филеас Фогг сделал ему знак подчиниться.
– Эта молодая дама может пойти с нами? – спросил мистер Фогг.
– Может, – отвечал полисмен.
Страж порядка усадил мистера Фогга, миссис Ауду и Паспарту в палькигари – это что-то вроде четырехколесной четырехместной коляски, запряженной парой лошадей, – и она тронулась. Путь занял минут двадцать, и пока ехали, никто не произнес ни слова.
Сначала коляска миновала «черный город» с узкими улочками, где ютилось в лачугах разноплеменное население, оборванное и чумазое. Потом въехали в европейские кварталы с веселыми кирпичными домами под кокосовыми пальмами, там, несмотря на ранний час уже попадались навстречу элегантные всадники и роскошные экипажи.
Пальки-гари остановилась перед зданием, с виду неказистым и вряд ли предназначенным для жилья. Полисмен приказал своим пленникам – такое определение здесь вполне уместно – выйти из коляски, отвел их в комнату с зарешеченными окнами и объявил:
– В половине девятого вы предстанете перед судьей Обадиа.
С тем он и удалился, заперев за собой дверь.
– Ну вот! Нас сцапали! – воскликнул Паспарту, опускаясь на скамью.
Тотчас миссис Ауда повернулась к мистеру Фоггу и, безуспешно стараясь скрыть смятение, проговорила дрогнувшим голосом:
– Вам следует оставить меня, сударь! Это из-за меня вас преследуют! За то, что вы меня спасли!
Филеас Фогг лаконично возразил, что это невозможно. Преследовать за историю с «сутти»? Исключено! Кто бы посмел обратиться с подобной жалобой к властям, как ее сформулировать, в каком качестве предстали бы сами истцы? Здесь явное недоразумение. В любом случае, добавил мистер Фогг, он не покинет молодую женщину и доставит ее в Гонконг.
– Но в полдень корабль отчалит! – напомнил Паспарту.
– Мы будем на борту до полудня, – отрезал невозмутимый джентльмен.
Такая убежденность слышалась в этих простых словах, что Паспарту поневоле сказал себе: «Черт возьми! Ни тени сомнения! До полудня мы будем на борту!»
Но сам-то он вовсе не был в этом уверен.
В половине девятого дверь комнаты отворилась. Вошел тот же полисмен. Он повел узников в помещение, находившееся по соседству. Это был зал судебных заседаний, и публики там собралось немало, как европейцев, так и индийцев. Мистера Фогга, миссис Ауду и Паспарту усадили на скамью, расположенную напротив кресел, предназначенных судье и секретарю.
Судья по имени Обадиа, сопровождаемый секретарем, вошел почти тотчасже. Он был толст, можно даже сказать, шарообразен. Сдернув с гвоздя висевший на стене парик, он ловко напялил его себе на голову.
– Слушается первое дело, – возвестил судья.
Но тут же осекся, поднес руку к голове.
– Э, да ведь это не мой парик!
– Действительно, господин Обадиа, это мой, – сказал секретарь.
– Мой дорогой