оплата. Запись ваших разговоров, прикосновений, быть может, даже песен… любых взаимодействий, я не особо привередлив. Только и всего… ничего того, что вам бы не понравилось. Все-таки в твоих руках живое, высокоразвитое существо. Я контрабандист, а не работорговец.
В какой-то момент мне показалось, что маленький восьмигранник на ладони потеплел, не знал, от моей кожи или от каких-то своих, неведомых процессов. Неоновые лучи прорывались сквозь стеклянную стену, падая на плоские грани, преломляясь и путаясь в перламутре. Цвета смешались в безумной пляске, стекая с граней ядовитыми кляксами.
«Это его эмоции», – невольно подумал я, хотя знал, что это штука не активирована и, скорее всего, не видит ни одного оттенка.
Интересно, он уже начал свой эксперимент? Расправив плечи, Чесвик выпрямился и затаил дыхание. Его пристальный взгляд мог прожечь в нас обоих дыру. Он походил на маленького ребенка, получившего долгожданную игрушку, или старого извращенца, раскрывающего плащ перед первым попавшимся прохожим.
– Включи его, – коротко бросил я.
В какой момент он так сильно изменился? Только что был изворотливым, словно слизень, а сейчас раз – и подставил брюшко прямо под подошву моего сапога. Люди становятся очень уязвимыми перед тем, что им дорого. Стоить сделать шаг – и ты у цели. Близость желаемого затмевает разум и притупляет чутье, сейчас Чесвик был обнажен до самых костей. Не стал говорить ему, что и я тоже.
– Анпейту тридцать два-девяносто. «Открой дверь васильком, за ней не будет темно». Активация, – выдохнул Чесвик в одно мгновение и затих.
Подушечки пальцев закололо. Не знаю, был ли это электрический ток, скорее всего, нет. Грани незнакомца в моих руках сбросили красочную фантасмагорию, сделавшись прозрачными, словно лед. Но я знал, что эта прозрачность – обман. Внутри находилась целая вселенная, или одна маленькая душа.
– Кто здесь? – раздалось робкое, испуганное, едва слышимое, его голос походил на тихий шелест осенней листвы.
Не заметил нигде динамиков, поэтому совершенно не знал, как новая личность могла говорить… Может быть, поэтому ее голос был настолько тихим?
Когда я был маленьким, все время спотыкался и падал. Шел, спотыкался и падал. Одна нога у меня была кривой, загибалась лодыжка и я терял равновесие на любой кочке, камне или даже маленькой выемке на земле. «Откуда у тебя синяки, Артем?» – спрашивал меня отец и я каждый раз отвечал: «Я опять упал, папа», и тогда он перестал у меня спрашивать. А потом я пошел в школу. Тогда я уже почти перестал падать, но не перестал приходить домой в синяках и ссадинах. Они били меня, за то, что я мало говорю, а если и говорю, то только стихами. Они били меня за мои длинные черные волосы и бледную кожу. Они караулили после школы и били… Но отец так больше и не задавал никаких вопросов, ведь однажды в детстве я упал, и честно сказал правду. Я бы сказал ему, что это не просто ссадины, ведь ноги у меня теперь в порядке, и упасть я никак не мог. Но я умел говорить только стихами.
Прошло много лет и у меня такие же черные длинные волосы и бледная кожа, и я пою стихами, и молчу,