моя магия, моя божественная сила вызвала все это в нем, а вовсе не его собственная, рвущаяся наружу человечность.
Итак, вода была прекрасной, как и я. Я немного понежилась, следя за тем, чтобы волосы окружали голову этаким золотым нимбом, а не липли отвратительнейшим образом ко лбу – это уместно, лишь когда выходишь из воды и тебя встречает тот, для кого убрать мокрые пряди с твоих прекрасных глаз – истинное наслаждение. Затем посмотрела на берег.
Гера с Афиной все еще стояли там, полностью одетые. Лицо Геры практически пылало, а рот чуть приоткрылся, словно она сама не знала, что готово вырваться наружу: вздох, слово, плач, крик. Афина, напротив, застыла, дрожа, будто стояла на ледяном ветру, щурясь навстречу буре. Я протянула к ним руки и улыбнулась.
«Придите, сестры, – прошелестел мой шепот, что дано услышать только женщинам. – Забудьте о глазеющих мужчинах. Вы вовсе не то, что, по-вашему, они увидят. Придите. Придите, мои блистательные госпожи, богини льда и пламени. Вы прекрасны. Я люблю вас обеих».
Они не шевельнулись. Я по сей день не знаю, слышали ли они меня вообще, настолько лишены были нежной чуткости.
Мне показалось, что Зевс подавил смешок, но в глазах его горела жажда. Но жаждал он не меня – его взгляд был отведен в сторону, ведь я была слишком красива, слишком могущественна даже для него. Его величие было ничтожно перед моим, пока луна ласкала мое тело, а воды источника Иды омывали сияющую кожу. Тело можно похитить, насильно обнажить, покорить жестокостью, но любовь даже ему отнять не под силу.
Не смотрел он и на жену, чья нагота была для него не более чем проявлением его власти, причем не самым значительным. У нее не осталось ничего, что он не подверг бы осмеянию, ни единой частички ее тела не обошел он своими насмешками, даже деля с ней супружеское ложе. Нет, он не отрывал взгляд от Афины, упиваясь моментом ее возмущения и замешательства.
Из всех созданий во всех мирах лишь над двоими не властна моя божественная сила: над Афиной и Артемидой, непорочными богинями, теми, кто скорее отдастся жажде убийства, чем жару страсти.
Но Зевс подобной категоричности не одобрял. К тому же Афина слишком часто осмеливалась бросать ему вызов, так что сейчас он позволил себе позлорадствовать над ее унижением.
Я снова потянулась к ним, опять простерла руки.
«Сестры, – звала я, – милые мои. Мои прекрасные госпожи. Они неспособны овладеть нами одним лишь взглядом. Ваша красота принадлежит вам, и только вам. Придите, мои милые, мои сестры, мои великолепные царицы. Вы прекрасны».
Наконец Гера двинулась, но не ко мне, а, резко развернувшись, пригвоздила Париса взглядом, исполненным мощи. Я чувствовала, как всколыхнулась ее сила; так часто скрываемая, подавляемая, теперь она сияла, отражая то, какой великой властительницей была она прежде, богиней земли и огня, стоящей над всеми прочими.
– Выбери меня, – прогремела она, – и я