обоями, не ее теперешние бзики, перманентное помрачение бабы, даже год не побывшей замужем, а Паркинсон вкупе с Альмгейцером, корыто мусорного бочка или Дом престарелых, куда теперь принимают заквартиру и делают все
– от сквозняков до отказа в уколе, чтоб ускорить конец…
– Что я могу вам сказать? Вы меня так оглоушили.
– Я и не требую немедленного ответа. Я буду у вас завтра в два часа, поедем смотреть вашу новую квартиру.
– Хорошо.
– Распухшие от обильной выпивки ноги еле держали Агнию. А Валерий был свежий, кум королю. Охранник молчаливой тенью следовал за ними.
– Хотелось бы посмотреть на вашу экстрасеншу.
– Вы же понимаете, это невозможно.
– Выспитесь хорошенько,
– посоветовал Черкасов, прощаясь у нагатинского дома, с черными провалами потухших окон.
Спать? Разве она могла. Когда, проворочавшись пару часов, Агния встала, звезды некрасиво и низко желтели, как объедки на посуде. Платье вороным крылом обвило спинку стула. Умирать не хотелось ни через два года, ни завтра. Никогда. Пусть она будет шкрябать стиральным мылом свою ноздреватую кожу, лишь бы жить. Продаст квартиру, купит комнатку с приплатой, только что купит
– чулан? Рука в полумраке нащупала шелкового зверька
– сумочку. Деньги из казино были на месте, две штуки баксов. Их
– то он не отберет, ведь верно? Ей надолго хватит.
Первый утренний луч, как бойцовский петух в загончике, гордо просунул красную шпору в предрассветный сумрак.
Да риэлтор он, косящий под вице
– президента. Ее квартира ему нужна, эта, в Нагатино. Остальное
– турусы на колесах, лажа. Надо же, сенша сказала! Как поет Алла Пугачева: «Пришла и говорю…». Агния взяла серебристую визитку, напялила очки и набрала телефон в верхней строчке, офиса.
– Компания Азовнефть слушает,
– раздался высокий женский голосок. Не охранника. Агния осторожно положила трубку. Что ж они в такую рань уже работают, можно сказать, круглосуточно?
В закрытое окно непонятно как ворвалась крупная оса, медовая с черными полосками, приветом из июля. Крылатый тигр пожужжал, пометался и вылетел, нашел лазейку в кухне.
Съезжу
– ка я к Валечке, на могилу, вздохнула она, облачаясь в брюки и старую ветровку. Потом долго тряслась в трамвае на Даниловское кладбище. Бабьего лета как бы не существовало, тополя стегали трамвайные стекла мутной листвой. От кирпичных кладбищенских ворот Агния шагала по асфальту в полном безлюдье, машинально толкая разношенной кроссовкой влажный голыш. Вот и Валечка
– в разросшемся чертополохе, скрывшем облупленный камень. Сирень давно отцвела и теперь кажется жилистой черной каргой. Господи, всю жизнь ее сгибал и давил труд, ну пусть не лечила
– в наших поликлиниках вообще не лечат, но никому не отказывала, роздыху не знала на приемах и на вызовах; стала сдавалой, квартирной хозяйкой, ютилась в казенной десятиметровке, как из милости, и что же
– нет у нее денег