в зернохранилище на краю леса и обмануть всех, выкопав могилу и засыпав ее землей. Но мать обо всем догадалась. Слишком трусливая, чтобы убить сына своими руками, она заставила его поверить в то, что его хочет убить отец, а потому ему надо бежать и укрыться в лесу. А сама обещала местным охотникам отличную добычу: настоящее исчадие ада.
Жюдит помнила, как плакала всякий раз, когда Монстр появлялся на экране, со своим таким нежным, таким добрым взглядом. Делакруа блестяще удалось передать всю детскую искренность существа, настолько уродливого на вид. Ей всегда приходилось то и дело вытирать глаза, потому что слезы мешали смотреть. Фильм со скандалом восприняли многие феминистские организации. «Отцовская любовь не может быть сильнее материнской! – кричали они. – Нет, мужчина не может любить так, как любит женщина!»
Делакруа все это забавляло. Он обожал, когда его ненавидят, оскорбляют, презирают. Возникало впечатление, что и ненависть, и презрение он воспринимает как топливо, а соцсети услужливо подкидывают ему это топливо.
– Почему вы перестали снимать? – вдруг спросила Жюдит, сама удивившись своей дерзости. – У вас ведь никогда не было для этого оснований…
Она впервые увидела, что Делакруа заколебался и сразу ушел в себя, плотно закрыв дверь. Исчез.
– Итак, вы хотите написать обо мне диссертацию? – сказал он после длинной паузы, так и не ответив на вопрос. – О моем кинематографе, о моих фильмах, о моих детях… Ну… почему бы и нет? Если кто-то должен об этом написать, то пусть уж это будет студентка факультета кинематографии, полная энтузиазма любительница фильмов ужасов, чем какой-нибудь неловкий, скованный критик, который считает этот жанр жанром второго сорта.
Режиссер задумчиво покачал головой, и Жюдит поняла, что он взвешивает все за и против. И снова задала себе вопрос, удастся ли ей заключить с ним договор о взаимном доверии.
– При одном условии… – сказал Делакруа, упершись в губу кончиком языка. Она заметила, какой у него мягкий рисунок губ, и подумала: «Женский рот». – Я хочу иметь право просматривать все, что вы напишете.
– Об этом не может быть и речи, – быстро ответила она.
«Эй, полегче, Жюд! – зашептал внутренний голос, который всегда ее сдерживал. – Ты уж что-то слишком разошлась, как говорится… Великий Морбюс Делакруа предлагает тебе помощь, а ты посылаешь его к черту? Ну, ты даешь…»
Режиссер удивленно на нее взглянул, потом еле заметно улыбнулся.
– Я предлагаю вам только дать мне возможность прочесть все, что вы напишете, и исправить случайные ошибки. Я не налагаю на вас никаких обязательств. У вас будет право писать все, что сочтете нужным, даю вам слово. Выбирайте: вы соглашаетесь или отказываетесь.
– В таком случае я согласна, – сказала Жюдит и улыбнулась.
Делакруа просто расплылся в ответной улыбке. Он задумчиво разглядывал сквозь огромные мокрые окна горы и темное небо. Казалось, уже наступил вечер, хотя было всего пять тридцать пополудни.
– Уже вечереет. И дорога в долину в такую погоду довольно опасна…