другие необъяснимые капризы, и так будет продолжаться до конца рейса. Предыдущие экспедиции это хорошо показали, но здесь всё будет зависеть от мудрости начальника рейса, так сказать, от его умения ладить со столь непредсказуемыми и нервными людьми.
Пока же возмущённая до глубины души неуправляемая научная группа в знак протеста перенесла свои детективные чтения на свежий воздух и теперь всё свободное время стала проводить на палубе, читая вслух один детектив за другим, благо, что в кладовке этих зачитанных до сальных и рваных обложек книжек было пруд пруди. Такое наглое поведение «паучников» и полное игнорирование его несуразных требований выводило капитана из себя: то и дело, ещё более взлохмаченный, он выбегал на мостик, изумлённо смотрел на «наглую» группу чтецов, вальяжно расположившихся на ботдеке, затем растерянно озирался по сторонам, тщательно слюнявил указательный палец и, устремив его в небеса, застывал в этой нелепой позе на несколько секунд, видимо, таким странным способом демонстрируя свои деловые качества. После чего убегал в рубку и что-то не своим голосом орал по спикеру, но ничего поделать с нашим коллективом, сплочённым детективами, не мог, тем более, что непосредственный начальник научной группы Казимир Семёнович в этих увлекательных чтениях не принимал участия. Забыв обо всём на свете и про капитана тоже, он в полном упоении на больших листах ватмана чертил у себя в каюте «глобальные земные разломы» и что-то ещё – загадочное и беспредметное, похожее на супрематизм Малевича.
Тем не менее, капитан оказался не так прост, как могло показаться: протрезвев и осознав, что он «тоже не лыком шит», приказал старпому немедленно объявить общесудовую тревогу. Старпом словно только и ждал этого момента: тут же он с садистским удовольствием, предварительно прочитав по спикеру голосом своего кумира поэта Евтушенко очередной свой «патриотический» стихотворный опус, начинавшийся словами: «Я Красный полюбил Октябрь – пламенно и нежно!», – объявил пожарную тревогу.
«Это он уже что-то у Лермонтова содрал», – подумал я и, услышав сигнал тревоги, схватил оранжевый спасательный жилет и помчался на предназначенный мне по тревоге пост наблюдателя № 3, который находился на самой верхней, пеленгаторной палубе, где, руководствуясь инструкцией, я принялся внимательно вглядываться в морскую даль и заодно размышлять о мистическом значении цифры «три» в моей жизни. Она меня в школе постоянно сопровождала, и вот теперь – в плаванье (в прошлой экспедиции, помимо научной работы, я также нёс судовую нагрузку, но в виде водолаза под номером «три», а теперь вот стал наблюдателем – и с тем же, ставшим, видимо, моей судьбой, номером). А в это время из спикера до меня доносились дикие выкрики старпома, которые обозначали места «внезапного возгорания»: то на корме, то на баке, то ещё где-то. Наконец он добрался до шлюпочной палубы, где по привычке сгрудились почти все научники, поглощённые чтением очередного детектива.
– Пожар на ботдеке в районе второй шлюпки! –