А эти двое… – тут Леся как-то странно будто проглотила слова. – А эти отказались. Они сбежали на Медею и теперь очень стары. Но, вы не поверите, Оломея ищет таких, ловит, и принудительно лишает воспоминаний. Считается, что они могут нарушить спокойствие других сограждан, напомнив им невольно то, что те хотели бы забыть… Странная теория.
– Ловит? Не знал, ничего себе, – просипел Крапивин, опять попытался разглядеть разницу между шарами. И хмыкнул: – Нет, мне их не отличить.
– Не отличить. Они у меня здесь, – Лесины варежки опять взлетели, теперь к ушам. Раздалось уже привычное хмык-хмык.
Крапивин подумал: «Точно восторженная», осторожно рассмеялся и опять зашёлся в кашле. Он видел лицо Леси за защитным пластиком. Нос её казался длинноватым, глаза маловатыми, смеялась она, кажется, постоянно… нет, когда шли за Пифагором, вроде бы, не смеялась. Пытался представить, какие они эти люди, ее отец, мать, столько лет живущие в стуже, в маленьком кукольном городишке Оломеи, под которым лежит древний звездолет людей-деревьев… Он пытался представить один из кораблей с острова, лежащим на большой глубине в пещере. Деревья прорастали почему-то в кукольный город, росли всё выше, между ними летали шары-оломейцы…
– Вы уснули, – раздался голос Леси. – Мне вас не вытащить.
Выбрались из вездехода и забрались в двери. Иначе не скажешь. Двери были узковаты по меркам землян, то ли для сохранения тепла, то ли из экономии, то ли еще для чего-то. А может, как теперь стало вырисовываться для Крапивина, это все из-за миниатюрных размеров хозяев городка, оломейцев. Как-то раньше и не задумывался об этом. А теперь вспоминались эти два шара. Оказывается, в них очень хрупкие существа. Беглецы. Не хотят, чтобы им прочистили память. «Кто же захочет… Еще вопрос, кто решает, что надо мне выбросить из головы», – думал Крапивин, проходя по маленькому полутемному коридорчику.
Потом подумалось, что, может, поэтому Оломее нет дела и до лежавшего на большой глубине звездолета. Что он может напомнить им? Или просто решили выбросить из головы все болезненное, тоскливое? Живи и радуйся. Как идиот. Вот оно и долголетие, ура. А кто-то сбежал… Крапивин вдруг рассмеялся сам с собой: «Вот ты и застрял, нет, чтобы с девушкой беседовать, ты заблудился в трех соснах: пифагорах, оломейцах и себе».
В жилом блоке Митяевых было тепло и очень тесно. К этим миниатюрным помещениям Крапивин был привычен. Он лишь устало огляделся, насколько можно оглядеться в доме, куда попал случайно и застал всех врасплох. Хотелось стащить с себя комбез, упасть скорее, зарыться во что-то теплое и уснуть.
Но люди оказались гостеприимны, шумны, кружили вокруг него, обложили заботой, будто мягкими маленькими подушками, которыми, казалось, завален дом.
Всё свободное пространство было здесь убито мелочами и безделицами. Три зоны разгорожены раздвижными стенами. Сейчас они по-домашнему собраны гармошкой. Потому что все – дома, один разговаривает с другим, третий – вставляет реплику, обычное домашнее дело.
Крапивин