что-то насчет того, где он видал этих вояк, а шофер, всплескивая руками и поминутно раскуривая гаснущую папиросу, в бог знает какой раз повторяет, как у него на тридцатиградусном морозе “засрались” какие-то там трубки, и как он четырнадцать часов прочищал их, лежа на ватнике под своим УАЗом. Потом они сбрасывали простыни на лавку, опять шли в парилку, и когда Василь плескал из жестяного ковшика на горячие гранитные валуны каменки, я видел у него под мышкой рваный шрам, затянутый тонкой морщинистой кожей. Нам после бани тоже плеснули по полстакана чуть разбавленного спирта, который продрал мне глотку наподобие мелкого наждака, затуманил мой взор мутной табачной дымкой и в конце концов свалил на жесткие нары в тесной боковой комнатушке с маленьким окошком, затянутым серебристо-лунными разводами. Впрочем, до этого были еще какие-то шумные беспорядочные разговоры, но из них я запомнил только рассказ одного генерала о том, как он с вечера засел в огромный вал сучьев на краю овсяного поля, чтобы подстеречь медведя, как с разворота выстрелил в темный, внезапно восставший над валом силуэт зверя, и как в поисках своего охотничьего трофея карманным фонариком высветил темную дырку от пули, навылет пробившей медвежью глотку. Я помню, что рассказ произвел на меня сильное впечатление, став чем-то вроде эмоциональной кульминации всего вечера, на протяжении которого я чувствовал, как меня с головой захлестывает поток этой новой и доселе неизвестной мне жизни.
Валерий разбудил меня легким толчком в плечо. Из-за двери доносились приглушенные разговоры, стук стаканов о столешницу, сухое потрескивание поленьев в печи, лязг рукомойника и плеск воды в ведре под умывальником. Одевшись и выйдя из нашей комнатки я увидел, что перед печью на низкой скамеечке неподвижно сидит кряжистый дед в рыжей от времени ушанке и совершенно черных круглых очках. Валерий назвал его Федотычем и спросил про здоровье, на что дед просипел что-то вроде того, что ему уже пора ступать следом за своей Филипповной, которая в эту зиму уже дважды являлась среди ночи и все просила купить курам нового петуха в то время как старый был еще очень даже ничего и годился не только на то, чтобы хрипло орать через каждые полтора часа, топорща радужные перья на выгнутой шее. Позже, когда мы тряслись в холодном железном кузове УАЗа, Валерий рассказал мне, что Федотыч пришел с войны полуслепой, срубил себе избу на отшибе, женился на бездетной вдове, с которой они прожили на берегу этого озера почти двадцать пять лет. Генералы, пару раз пропустив по кругу неразличимую в темноте флягу, спали, привалившись к стенкам и закутавшись в свои белые полушубки, порой по крыше шуршали и скребли низкие ветки, Василь, дымя папиросой, что-то негромко рассказывал шоферу, чтобы тот не заснул, глядя на ровную, обставленную заснеженными елями дорогу.
Остановились мы у начала широкой просеки. Выскочили на снег, надели лыжи и следом за Василем пошли в гору по рубчатому следу тракторной гусеницы. Обе лайки сперва пытались отбегать в лес, но скоро устали и, подрагивая