фамилию – Гусарова-Мавроиди – то сейчас к ней пришлось бы, по геральдической логике, добавлять третью: Паламарчук-Гусарова-Мавроиди, – образовав нечто среднее между испанским титулом и списком членов Политбюро.
– Нечего за меня волноваться, – повторил он, тылом ладони поглаживая Марьяну по щеке, – мы с Андрюшей, ничего с нами не случится…
– Но Андрюша-то не за рулем, – сказала она, глядя на меня, стойко подпиравшего плечом косяк кухонной двери, – а ты?..
– Оставь, малыш, – сказал Валерий, – это все такие мелочи…
Потом он вышел в прихожую, сел за низкий плетеный столик в углу под зеркалом, положил перед собой раскрытый блокнот, перемотал кассету автоответчика и, включив его, стал прослушивать запись. Тут из-за двери дальней комнаты послышался протяжный стон. Валерий выключил запись, привстал, но моя жена успокоила его, крикнув из кухни, что сама сделает все, что надо. Я сидел на шаткой табуретке между кухней и прихожей и видел, как она включила газ под стерилизатором, а когда из-под его блестящей крышки заструился пар, сняла ее кухонным полотенцем и пинцетом достала из кипятка пятикубовый шприц. Я смотрел, как она доставала из коробки ампулу, как держала ее над газовой горелкой, прежде чем обломить хрупкий кончик, смотрел и чувствовал, как все мелочи этого вечера скрупулезнейшим образом отпечатываются в моей памяти. Я видел, как ее пальцы обнимают запотевший шприц, как, поедая штрихи отметок, ползет вверх по трубке свинцовый квадратик поршня, и как взлетает над кончиком иглы прозрачная рассыпчатая дуга лекарства. Я слышал, как сипло и отрывисто бормочет в углу автоответчик, и, не разбирая слов, чувствовал в его скрипучих механических интонациях что-то угрожающее. Порой Валерий щелчком тумблера прерывал его низкий ропот, прокручивал кассету назад, включал опять и, внимательно прослушав запись, делал какие-то отметки в своем блокноте. Я знал, что в его отсутствие Марьяна не берет трубку, и собеседнику приходится довольствоваться вежливым механическим приветствием сначала на русском:”К сожалению в настоящий момент мы не можем подойти к телефону…”, а потом на английском: ”We are not available…”, – сменявшемся тонким пронзительным зуммером.
Пока Валерий разбирался со своими абонентами, а моя Катерина колола старухе морфий, я помогал Марьяне накрывать на стол. Принес из сушилки и раскидал по клеенке стопку мелких тарелок, сходил в комнату, нашел дверцу буфета в падающем из коридора свете, открыл ее и, стараясь не звенеть хрусталем, заставил овальный медный поднос рюмками и фужерами.
Потом мы сидели вокруг кухонного стола и вели непринужденный, но совершенно сумбурный разговор, беспорядочно перескакивая с предмета на предмет и ни на одном не задерживаясь подолгу. Впрочем, я имел в виду одну цель, но, зная наперед реакцию Катерины, все выискивал момент, когда можно будет перескочить на мой пункт как бы невзначай. Пункт, надо сказать, был весьма существенный, и я уже не один раз исподволь намекал Валерию на то, что от него здесь может зависеть