теперь, говоришь, свобода?.. – переспросил он, когда Григорий вдруг замолк на середине фразы.
– Свобода, – сумрачно кивнул тот, с шипением вдавливая папиросный окурок в лужицу селедочного рассола.
– Драться, что ли, перестали в вашей… как ее?..
– Да ты че? – изумился Григорий, – чтоб в нашей-то Покровке на Пасху или майские никому ребра не поломали?.. Не, брат, так не бывает!..
– Или ты притих, старый стал, пять-семь стаканов засадил, и на печку?.. Тараканов давить?.. – продолжал подначивать Валерий.
– Ты че?.. Каких тараканов?.. – помрачнел Григорий.
– Да это так, шутка, – примирительно вмешался я, – а вы говорите, говорите, мы вас внимательно слушаем…
– Слушаете?.. – хмыкнул Григорий, – а знаете, сколько у меня детей?.. Восемь!..
Сказал и умолк, тупо уставившись на свой пустой фужер. Валерий подлил ему, он молча выпил и опять загудел на прежней ноте, словно его разговорный аппарат представлял собой самостоятельно существующую машину, работающую на алкоголе. Теперь в ход пошла тема детей, из которых, как выяснилось, Григорий приходился отцом только последнему, восьмому, все предшественники которого появлялись на свет при случайном, но довольно однообразном стечении обстоятельств.
– Клуб у нас в Покровке, он вроде гостиницы, ну и буфет при нем, а Танька-буфетчица – баба шалая, как командировочного видит, так дуреет… Экспедиция какая, или просто лектор, или как-то кино приезжали снимать – ей все едино!.. Вот и нагуляла…
– А свобода-то здесь при чем, Григорий? – нетерпеливо перебил Валерий.
– Не понял? – искренне удивился фермер, – восемь душ детей – да кто меня с таким выводком посадит?.. Я те-ерь человека могу убить – рука у Прокофьича на меня не поднимется!.. Отсохнет – а не поднимется!..
Мы с Валерием быстро переглянулись, как бы инстинктивно проверяя друг друга на тот случай, если разговор-таки примет “альтернативное” направление.
– Да это я так, – успокоил Григорий, – для примера… Шутка… Вот вы, небось, думали: купил, дурак, немецкую “лохматку” для понта, теперь намается – ни хрена!
Будет ездить как новенькая, мы на ней летом в Крым все выводком рванем – свобода, бля!..
И тут мы чуть ли не в четвертый раз выпили за его свободу.
После этого я понял, что мне уже хватит и, нашарив под столом острый носок Валеркиного ботинка, слегка попинал его. Валерий понял и, похлопав “фермера” по плечу, сказал, что нам пора. К тому же ресторан закрывался, официанты гасили лампы над пустыми столиками, и только наш, уже успевший изрядно набраться в счет ожидаемых чаевых, стоял, привалившись к деревянному косяку, и не сводил с нашей компании тяжелого неподвижного взгляда.
“Фермер” вернулся к остаткам своего ужина, поднял графинчик, покрутил его над столиком и, завив воронкой остатки коньяка, выплеснул их себе в рот. Он догнал нас в гардеробе, и пока мы выходили, успел рассказать, что “фольксваген” он купил на честные деньги, выделенные