спину. Табата был на пол-ладони ниже нее, но сильнее. Он ухватился двумя руками за стрелу, потянул раз, другой. С третьим рывком стрела поддалась и начала выходить из щели.
Табата ощутил позади себя движение.
– Твоя стрела, мальчик? – раздался шелестящий голос. Тураах пошатнулась. Табата, выдернув наконец стрелу, не устоял и полетел на землю. Всхлипнула упавшая рядом Тураах, жалобно тренькнула тетива детского лука, и мир поглотила тьма.
– Ой-ой-ой, что ж это делается-то! Сразу у двух деток абаасы[8] душу отнимают! Помрут, ей-ей, помрут оба! А коли не помрут, так…
– Что ты, Сайыына-эбэ, беду кличешь? – хмуро ухнул старший кузнецов подмастерье на причитания старухи, голосящей среди баб. Те слушали, разинув рты. От избытка внимания старая сплетница горячилась все больше, а пророчества ее становились все ужаснее. – Глядишь, пройдет хворь к утру-то!
Старуха нахохлилась:
– А ты, Тимир, мне рот не затыкай! Я на свете-то поболе тебя поживала, видала поболе. Не раз уж злобные абаасы на моем веку души деточек похищали. Рожи-то у них страшные, не понять – звериные аль человечьи, и ревут страшно, не по-нашенскому, а коли схватят…
– Да подожди ты ребятишек хоронить и разума лишать, карга старая! Это не души детские, а твой разум абаасы утащили, да так ловко, что ты и не смекнула! – рявкнул Тимир, потом добавил тише: – Может, на тропу шаманью хоть одна душа свернет…
Сайыына побагровела, распухла, приготовившись клясть на чем свет стоит нахала, но, запоздало поняв, какой лакомый кусочек для пересудов подбросил ей Тимир, елейно улыбнулась. Хитро засверкали узкие глазки, старуха сдулась, мелко-мелко закивала, а когда Тимир немного отошел, свистящим шепотом сообщила товаркам:
– Слышали? Тимир-то не зря в старших подмастерьях у кузнеца, скоро и сам у горна начальничать станет. Говорят ведь, что кузнецы – старшие братья шаманам, и железненький наш[9] в щелочку да видал уже верхние и нижние миры, как пить дать! И про деток чего-то знает…
А в соседней юрте метались сжираемые внутренним огнем Табата и Тураах, найденные охотниками на лесной поляне недалеко от улуса.
Мир выглядел странно: земля была далеко. Тураах полюбовалась немного на зеленую волну тайги и игрушечный улус, зажатый между лесом и лужицей-озером, и повернула голову влево.
Рука. Привязанная к дереву. Тураах шевельнула пальцами – рука согнула и разогнула пальцы. Значит, рука ее, Тураах. Интересно, и кто же ее привязал?
– Крха, – раздался каркающий смешок. Тураах повернулась на звук. Чуть выше ее макушки рос толстый сук, а с него смотрел пустыми глазницами огромный птичий череп. В глазницах копошилась тьма. Тураах зажмурилась: вглядись в зыбкую темень, и тебя завертит, засосет неведомо куда.
– Кхра-кхра-кхра, – снова захохотал череп, – пойдешь, дитя, мне в родню? Будешь летать по семи небесам, да путь вниз тебе не закрыт