хотя она всё сделала быстро, за минутку, великан ворчал и ворчал что-то под свой толстый нос, недовольно так, будто Эли два часа возится. Ворчал, пока все вкусности не оказались перед ним. И только тогда задвигал носом, словно принюхивался, а ленивой рукой вытянул из-за широкого пояса старинный кошелёк, кожаный мешочек с тесёмками, и стал в нём шарить. Толстым пальцам было тесно в кошельке, но великан жадничал высыпать деньги на стол и от жадности ещё больше злился. Злился, и всё же нашарил в кошельке золотую монету, швырнул её в воздух, золотую, некрупную.
Монетка не успела взлететь, как Эли её ловко поймала и удивились – первый раз к ней такая денежка прилетела в руки, непонятно из какой страны. Золотая, конечно, но сколько за неё сдачи давать – это надо подумать. Эли даже брови нахмурила, прикинула монетку на вес, ещё подумала. И не спеша стала отсчитывать сдачу серебряными денежками. Одну положила на стол, вторую. Но тут плетёные кресла под великаном снова застонали, он нагнулся, захрипел и… попробовал шлёпнуть Эли по попе. Но не шлёпнул, а просто лапой махнул, потому что Эли, быстрая, как белка, уже стояла с другой стороны столика и продолжала отсчитывать серебро. Не спеша.
– Ааах! Паа-прыгучая каа-кая! Ещё паа-прыгаешь у мее-ня ещё!
Этот великан точно был похож на большую жабу, Эли об этом тоже подумала. Он сверкнул на неё выпуклым глазом и ещё что-то беззвучно губами прошевелил. Видно, Эли рассердила его не на шутку, у него даже лицо стало тёмное. А монетки он смёл со стола в карман, кошелька не доставая. А потом – потом облизал губы шершавым языком, выпил полкружки пива, проглотил мороженое сразу из двух вазочек, выпил ещё пива, съел все конфеты и, запрокинув косматую голову, противно зафырчал остатками в большой кружке.
Эли и Лю̀си повидали многих людей, всяких и разных, забавных и не очень, но таких гостей в их кофике никогда не было. И во всем городе таких не было.
– Лю̀си, – шепнула Эли, – видела, какая она красивая?
– Видела, – еле слышно выдохнула Лю̀си. – Только она…
Тут Лю̀си запнулась, не смогла договорить – почему «только она» или что «только она» – всё непонятно было. И сказать по правде, маленькие подружки не понимали, что у них в кофике творится, то есть совсем не понимали. А когда пытались, их славные личики застывали – застывали в тихой задумчивости. От неё всё вокруг замерло, даже солнечные зайцы притихли, даже белки перестали прыгать и свесили вниз любопытные уши с длинными кисточками, а в воздухе повисла полная тишина. Но висела она недолго, потому что секундой позже произошло нечто такое, такое нечто, что ни в одно непонимание не влезет. Что-то страшно невероятное, будто трясли, трясли кусок земли, и вышло из этого целое землетрясение.
Этот великан – Большая Жаба, как его девчонки называли – опять приподнялся. Поломанные кресла под ним застонали жалобно, постояли секундочку и рухнули, точно сил у них больше не было. Великан же о них не думал, он потемнел лицом ещё больше, хотя больше некуда было темнеть, и широким