если учитывать, что все это время под одной крышей с ним находился опытный медик с многолетним опытом работы. Нет, здесь было что-то другое. Но что? Анита попыталась представить себе обстановку, которая царила в послевоенной Европе, что было совсем не сложно, ведь очередной конфликт мирового масштаба, свидетельницей которого она стала, рисовал свою уродливую картину со свежими, еще кровоточащими ранами крупными мазками, не жалея красок. Но этого было мало – как могла семнадцатилетняя девчонка, еще вчера игравшая с куклами, понять чувства человека, вернувшийся из ада в мир людей? Нужно было что-то большее, чем простое желание.
Неожиданно Анита вспомнила о пишущей машинке, стоявшей под кроватью. Конрад писал, что нацарапал на ней свое имя – как раз рядом с таинственными инициалами, автора которых, скорее всего, никто уже не узнает. Подойдя к двери, девушка прислушалась, но снаружи было тихо. Тем не менее, она на всякий случай подперла ее изнутри стулом, чтобы никто не мог зайти в комнату без приглашения. Она уже делала так прежде, и отец списывал такие ее поступки на глупое стремление противопоставлять себя всему миру, свойственное многим подросткам, так что опасности, что родные заподозрят ее в чем-то, практически не было. Вытащив машинку из коробки, девушка в первую очередь с замиранием сердца провела рукой по ее боковой поверхности – там, где, как уверял ее дед, можно было нащупать его подпись. Когда она там действительно оказалась, Анита едва не вскрикнула от радости, но вовремя сдержалась. Конечно, это не значило, теперь можно было принимать за чистую монету абсолютно всему, что она прочитала, однако первый шаг к установлению доверительных отношений между ней и Конрадом был сделан.
В следующие полчаса девушка успела протереть от пыли весь механизм – как внутри, так и снаружи, и даже без чьей-либо помощи сменила ленту, хотя прежде никогда не имела дела ни с чем подобным. При этом Анита почему-то была уверена в том, что, во-первых, она обязательно продолжит труд своего деда, и, во-вторых, об этом не должны знать ни отец, ни, тем более, мать. Решение воспользоваться представившейся возможностью пришло само собой, словно другого варианта и быть не могло.
– Пусть это будет нашим с тобой секретом, хорошо? – вдруг обратилась она к Конраду, словно тот мог ее слышать. – Я не обижу твою Ундину, можешь быть в этом уверен.
Достав из коробки чистые листы, которые, хоть и пролежали там почти тридцать лет, все же были вполне пригодными, девушка вставила один из них в машинку и, неуверенно нажимая на кнопки, напечатала:
У меня очень странное ощущение. Будто вдруг получила в наследство чужой дом и теперь копаюсь в старых вещах прежних хозяев. И противно, и любопытно одновременно. С одной стороны, я понимаю, что рано или поздно что-то придется вынести на помойку, но имею ли я право на это? С юридической точки зрения – да. Но остается еще моральная