отвесить ей тяжелую оплеуху, какие любит раздавать она сама. Марья быстро потеряла интерес к происходящему и, дождавшись, когда я зафиксирую матери руку и уведу ее, спокойно уселась завтракать.
Все повторялось, как по сценарию. Раз-два в год мать умудрялась упасть на ровном месте и что-нибудь себе сломать, каждый раз превращая это во вселенскую катастрофу. С семнадцати лет я брала ее за шиворот и тащила в ближайший травмпункт. Раньше этим занимался отец.
В травмпункте мать уже узнавали и относились к ней со снисходительным пренебрежением. Даже старались принять побыстрее, наложить гипс и отправить восвояси, чтоб она не нервировала остальных беспрерывными рыданиями. Но сегодня было неожиданно много пациентов, в коридоре резко пахло кровью и медикаментами, а на узеньких скамеечках сидели мрачные подростки с ожогами разной степени тяжести. Дохулиганились.
Знакомый врач поздоровался на ходу, сочувственно покивал на рассказ об очередном переломе и даже послал ассистента в кладовку, за стулом для матери. Ждать предстояло долго. Краем уха я прислушивалась к разговору обожженных пацанов – вернее, к тем обрывкам фраз, что пробивались через мамины всхлипы.
Время тянулось утомительно медленно, я физически ощущала, как оно уходит водой из рук, лишая меня возможности защитить сестру. Я тихо бесилась из-за этого, едва сдерживалась, чтобы не наорать на мать, так не вовремя сломавшую руку, на подростков, болтающих без умолку, на врачей, бегающих туда-сюда, но не обращающих на нас внимания. Пару раз даже возникало желание плюнуть на все и свалить домой, оставив мать одну (в конце концов, она взрослый самостоятельный человек!), но ответственность не позволяла.
Чем дальше двигались стрелки часов, тем сильнее на меня накатывал страх, словно я опять упускала что-то безумно важное и необходимое. Я пыталась убедить себя, что Марья дома и в безопасности, но не получалось.
Когда в кабинет позвали мать, я уже едва не приплясывала от нетерпения, проклиная все на свете. Хорошо хоть пацанов уже по домам отпустили, долечивать результаты их смелых экспериментов.
Домой я тащила мать практически за шкирку, постоянно срываясь на бег. Тупая боль в лодыжке только подстегивала, напоминая об ужасной ночи. Когда я увидела, как последний троллейбус в наш район пытается уйти у нас из-под носа, я чуть ли не зарычала и бросилась бегом его догонять. Мать, охая, семенила позади.
– Что ж вы так бедную женщину бегать заставляете? – попенял мне кондуктор на входе, но я одарила его таким бешеным взглядом, что он заткнулся и молча продал нам билеты. Я прикрыла глаза, отсчитывая минуты до возвращения домой.
Только вот бежали мы зря. Через пару сотен метров, даже не доехав до следующей остановки, троллейбус дернулся и остановился.
– Электричество отрубилось, – пояснил мне водитель, раздраконенный не меньше меня. Он нервно щелкал пальцами. – Хотите, можете ждать, когда снова поедем, не хотите – идите пешком.
Я с трудом подавила разочарованный вздох. Одна я бы бросилась бежать домой, так меня тянули