втайне поражаясь тому, какую чушь несет, но сидящий перед ним дуболом, похоже, воспринял его слова со всей серьезностью.
– Если хотите, – покровительственным тоном продолжал хирург, – я могу дать вам одну штучку, которая не позволит вашей жене вновь забеременеть.
– О нет, я не смогу ею воспользоваться, доктор! – заскулил Том. – Это же грех, пожалуй, еще более тяжкий, чем убийство.
– Ваша жена говорила мне о том же, – сухо ответствовал хирург. – Какие странные представления у вас, католиков, о грехе.
Ему казалось, что он общается с представителем другой расы. Поведение многих пациентов этой больницы, и католиков в особенности, не укладывалось у него в голове.
Том понимал, что не сможет объяснить этому докторишке в накрахмаленном белом халате, этому богоподобному созданию, разговаривавшему с ним так, словно во рту у него полно горячей каши, и наверняка совавшему свой член в дырку, чтобы не видеть, как мочится, что секс, в результате которого женщина не принимает ваше семя и не превращает его в ребенка, не считается настоящим сексом. В этом были уверены все – и он сам, и его братья, оставшиеся в графстве Корк, и друзья-католики. Вот почему шлюхи не удовлетворяли их. Все знают, что они предохраняются.
Необходимость выйти из женщины в кульминационный момент, или надеть какую-либо штуку на свое мужское достоинство, или даже просто знать, что с вашей партнершей что-то сделали или она засунула в себя кое-что – все это убивало удовольствие от секса. По правде говоря, булочки следовало поставить в духовку[6], даже если тебе не нужны были чертовы детки, которые появлялись после этого на свет. Большая семья считалась признаком половой силы и зрелости. И все в доках и на Чосер-стрит знали, что Том О’Брайен – настоящий мужчина, потому что он заделал много детей.
Но этот тип в белом халате выглядел так, словно знал, о чем говорил. По всему выходило, что он даже перекинулся словечком с монсеньором Келли, и если Том опять обрюхатит Китти и та умрет, то монсеньер наверняка сочтет его убийцей. Более того, об этом узнает сам Господь, и после смерти Том отправится прямиком в ад.
Неделей позже Китти вернулась домой из больницы и обнаружила, что в гостиной, которой они почти не пользовались, ее ждет отдельная кровать, пожертвованная ей монахинями.
– Самое время, – переглянулись сестры, с понимающим видом качая головами. – Пусть бедная женщина отдохнет, она это заслужила. – И они сопроводили свои слова крестным знамением, словно для того, чтобы придать своим словам больше значимости.
Вот так жизнь Китти О’Брайен неожиданно улучшилась.
Бомбежки Ливерпуля почти прекратились, и теперь главной целью люфтваффе[7] стали жители Лондона.
Кевин, Рори и Тони уже работали и из-за нехватки рабочей силы получали больше, чем в мирное время. Сыновья купили Китти кое-какую мебель, разумеется, бывшую в употреблении, но выглядевшую намного лучше той рухляди, которой она пользовалась до сих пор.
Должно быть, Том опасался