руки на колени, смотрел прямо перед собой (не на нее). За стеной комнаты (у него дома все и происходило) иногда слышны были детские голоса, его детей, трое, младшему лет восемь, иногда женский, жены его (ни разу не встретились). Сам открывал дверь, пропускал строго.
Просто молча сидел, вполоборота к ней, метрах в трех, и вдруг – будто разряд тока, раз, другой… И тоже словно кипяток по жилам, а вслед – тишина и покой, какого никогда не испытывала. В ней самой и вокруг, и везде – в воздухе, неожиданно прохладном, в небе за окном, в серых осенних облаках. Еще почудилось – свет, чуть рассеянный, обволакивающий, нездешний.
В ту ночь тело несколько раз прошивали мгновенные разряды, до самых недр.
Он объяснил: все в порядке, это он проводил «уборку».
Простое такое, домашнее слово, но почему-то страшно. Имейте в виду, сказал, мы с вами продолжаем «работать» и вне сеансов, так что возможны самые неожиданные ощущения. Это он ее предупредил, чтобы она – в случае чего – не пугалась.
В общем, поразительно, почти неправдоподобно, а главное – недуги ее и в самом деле стали мало-помалу исчезать, один за другим, один за другим… Будто и не было. Похудела, наверно, килограммов на десять, кожа натянулась, одежда стала свободней, кое-что даже ушивать пришлось. Самой не верилось.
И что вы думаете? Врач, тот самый, который говорил, что нужно срочно делать операцию, долго вертел перед собой рентгеновский снимок, поднимал, опускал, смотрел на свет, колдовал над бумажками с результатами анализов, прежними и теперешними, приятный такой пожилой лысоватый врач, доктор наук, с немного испуганными глазами. В лице – изумление:
– Невероятно…
– Что невероятно? – поинтересовалась.
– Я ничего не вижу.
Не находил он ничего – из того, прежнего. (Не было прежнего!) Наверно, так бы и не поверил, если бы все эти анализы были сделаны не в его же медицинском центре. Она же испытала к нему просто-таки необъятную благодарность – за это «невероятно».
Внутри – мягкое всепримиряющее тепло и… покой, тот самый, благодатный.
«Вы все поняли?» – это он спросил, когда передавала ему конверт с деньгами.
Разумеется, она поняла.
Только Закон…
Теперь она жила по Закону, словно пробудившись или, наоборот, уснув. Тихо ей было внутри себя, даже с матерью могла разговаривать, не раздражаясь. Мать, правда, с ума начинала сходить от такого ее загадочного буддийского спокойствия, однако все ее попытки вывести дочь из равновесия терпели фиаско. Как бы ни распекала ее, в чем бы ни упрекала и ни обвиняла – все мимо. Мать терялась и неожиданно спрашивала, почти участливо: «Ты как?» И она радостно отвечала: «Отлично, а что?»
Сама не понимала, как так получалось, разве что вдруг волной восторг – от собственной неуязвимости. А что восторг? Восторг – не злорадство. Восторг – чувство чистое и неагрессивное, в нем не столько огонь, сколько свет, искрящийся, будто снег на солнце, холодный свет, ледяные торосы и северное заполярное сияние. Тишина и покой.
Не пронять ее.
Однажды