учили в школе, а не архаичном наречии фольксдойче. Главное – тон другой. Еще час назад мужчинка был никакой, камерная шестерка, даже имя и фамилия его, Ганс Мюллер, в Германии звучит как Иван Петров в России. Сейчас слышен тихий голос человека, привыкшего командовать и ожидающего повиновения. Я раздраженно его одергиваю.
– Ты, часом, не ссученный? Врезали мусора по арбузу, подписался меня на рывок подбить и куму вложить?
А он опять за свое.
– Вы умны не по годам, Тео. И прекрасно понимаете, что нормальная жизнь вас не ждет никогда, даже если выдержите лагерь. Поражение в правах, вечное поселение вдали от крупных городов… Согласны прозябать или возьмете судьбу в свои руки?
Я крепко сжимаю пятерней его распухшую щеку. Шипит от боли, но терпит.
– Ты кто?!
– Не тот, за кого меня принимает госбезопасность. Я очень непростой человек. Могу сильно помочь вам, если сбежим.
Обрываю его фантазии. Пусть сбежим – что тогда? Воры имеют какой-то шанс, их на воле встретят, поддержат, спрячут до поры… Но кому нужны двое беглых контрреволюционеров?
Молчит, только сопит многозначительно.
Наутро нас вызывают по одному. Фашист собран, спокоен. Больше его не били. Меня тем более. Затем роскошное авто марки ГАЗ-А выкатывается из тюремных ворот на улицу Красина. Коротко стриженный затылок капитана маячит перед лицом. Лейтенант Чувырин развалился на заднем сиденье. Мюллер нацепил привычную уже маску интеллигентной размазни и жмется ко мне, подальше от лейтенанта.
Словом, едем по первому разряду, а не в милицейском «воронке». День стоит солнечный, до вокзала близко. Прелесть поездки портят наручники. Левое запястье пристегнуто к Фашисту браслетами из темного металла. Не удивлюсь, если царских времен.
Новенький черный фаэтон приковывает к себе множество взглядов. В центре Казани всего несколько древних автоколымаг, не свежее наручников. А так – подводы, брички, пролетки.
Я тоже ловлю на себе взгляд. Из-под личины размазни прорезался ночной Мюллер. Оловянные глазки кричат: ахтунг! Последняя возможность бежать!
Знает, сволочь, после пересылки ждет тюремный вагон, потом – неприступные стены московских изоляторов. В итоге, если его не прислонят к шершавой стенке, попадет в лагерь. Там рвануть легче легкого. Но некуда, кругом тайга.
Отворачиваюсь. Пусть мучается.
Тут колесо Фортуны делает поворот. Капитан приказывает тормознуть.
– Чувырин! Сгоняй за папиросами.
Лейтенант топает в магазин за углом. Водитель немедленно вылезает из-за баранки, поднимает левую створку капота. Наверно, очередной раз переживает триумф в глазах казанских мальчишек, колупаясь в кишках новенького авто.
Чувствую возню. Мюллер вытаскивает из шва на брюках тонкую проволочку с загнутым концом. Миг – и наручник выпустил мою руку из пылающих объятий. Рыбьи глаза приказывают: действуй, камрад.
На миг зажмуриваюсь, как перед прыжком в ледяную воду. Погнали