мистическое в его образе ускользало от взгляда. Походка неуверенная, но робость сочеталась не столько в манере движений, сколько в бедном, тревожном взгляде, в мечущихся бледных глазках. Лили стояла, ожидая, когда судьба столкнет их, рассматривая мужской грязненький костюм – на месте груди пуговицы рубашки выглядели особенно неприлично, между пятой и шестой от ключиц зияла рваная дыра, будто незнакомца не так давно ранили. Щетинка, довольно мило подчеркивающая усталый, неприметный вид мужчины, шла от подбородка к вискам.
«Он точно идет ко мне», – приметила Лили, сделав робкий шаг в сторону, как бы не отказываясь от встречи, но выражая противоречивый интерес. Новые знакомства всегда отражали желания, скрывавшиеся глубоко в человеческой душе, и интерпретация речи зависела исключительно от слушателя.
Мужчина остановился на пару секунд, словно дрожа, болезненно рассматривая лицо целованной серафимом, поднимая одну руку, опуская, затем снова повторяя неразумное движение, сомневаясь. Затем он резво обхватил кисть Лили своими худощавыми пальчиками, явно ознакомившимися с жестоким трудом, рабским, все еще трясясь, и вложил второй рукой в раскрытую бледненькую ладошку с замысловато расположенными родинками черный ключ.
– Откроет любую дверь, – мужчина с заботливой трепетностью сжимал тонкие ручки и тревожно поглаживал их большим пальцем, хотя, кажется, поглаживания походили на хаотичные постукивания, – но только если ты сможешь убедить дверь открыться! Двери – это не только то, у чего есть замок, некоторые двери… они там, ну, здесь, – незнакомец робко указал на виски.
– Любую дверь?.. – голос мужчины был таким тяжелым для уха, что Лили мгновенно ощутила тяжесть чужой жизни и собственной смерти. Торопливого, неловкого человека хотелось остановить, утешить, погладить, убедить во всем только самом хорошем и интимном. Задавая вопрос, она уже не рассчитывала получить ответ, потому что чувствовала, что мужчина вот-вот исчезнет, растворится, но он убедительно закивал:
– Ты… умная. Ты догадаешься. Мне очень не хочется пугать тебя своей сомнительностью, своей неправдоподобностью, но, послушай, пожалуйста, внимательно. Я отдаю тебе самое дорогое… нет, лжец я, – мучительно замотал головой, хватаясь за нее, – самое дорогое – это Дусечка… ее я никогда тебе не отдам. Но Дусечка отдала мне это, – ткнул пальцем в ключ, что держала Лили, – а это самое дорогое, что Дуся могла принести с ночного мира. Храни, храни! Никому не отдавай, я умоляю, – мужчина жалобно взвыл, – отдашь, неверно используешь – Дуся умрет преждевременно.
Наверное, не так я говорю – все сгинет. Не только мой свет. Мне страшно лить воду на кипящий песок, боюсь превратить его в глину, потому мне хочется ждать, надеяться, что ты верно его применишь, да, верно… Я задерживаю тебя, хе-хе? – неловко выдохнул. – Не бойся, я уже ухожу, я честно, клянусь, безвредно существую и не желаю никакого зла, но мир вынуждает чувствовать за всех… А ты – вера моя. Ты – человеческая личина,