всё ужасное, что происходило с людьми с самого момента их создания можно отменить. Представь себе, что не было войн, убийств, казней, смертей от голода, болезней, стихийных бедствий, несчастных случаев – ничего этого не было. Все люди прошлого, из поколения в поколение, доживали до глубокой старости и безболезненно умирали. Во сне. Только были это совсем иные люди. Не было всех твоих предков. Вплоть от трёхсотого колена. Соответственно, и тебя нет. Нет твоей сестры и её дочек. Нет твоих родителей, прародителей – никого из них нет. И друзей твоих и недругов, и обычных знакомых, и всех малознакомых и незнакомых – от полнейших ничтожеств до вселенских знаменитостей. Нет. Вместо вас живут иные люди. Переполненные здоровьем и достатком. Все, без исключения. Ты не против?”21
Ради такого дела собой я ещё мог бы пожертвовать. Но моими любимыми хоккеистами игравшими и играющими в НАХЛе – ни за что!
Последние литературные критики и рецензенты давно канули в лету. И так ли удались мне эти философские отступления и внутренние монологи никто оценивать не станет.22Если бы не свалившиеся будто с неба практически неистощимые запасы пергамента, обошлось бы без этой словесной пачкотни. С претензией именоваться вереницей прочно увязанных силлогизмов.23А, вот, пожалуй, биологи посмеются от души над моим колоссальным невежеством. Искусственные интеллекты давно умеют смеяться. И душой, похоже, обзавелись.
Мои дальнейшие скитания, сопровождаемые пространными размышлениями, привели к багажному отсеку. Как выяснилось.
Я повернул в какой-то закуток и упёрся в закрытую дверь. Надпись на ней гласила: “Только авторизованный персонал”. Дверь плавно ушла в сторону. Я осторожно глянул вдаль. Там уходили в перспективу ряды углепластиковых контейнеров самой разнообразной величины и формы. Если кому-то захотелось бы проверить свои способности по прохождению лабиринтов, то здесь было самое подходящее для этого место.
Моя принадлежность к авторизованному персоналу была сомнительна. Если произошёл сбой в системе аутентификации или идентификации, как последствие ещё той прежней аварии, я был обязан об этом немедленно сообщить. Если вновь имела место внештатная ситуация, так что меня опять пускали куда угодно, надо было отправляться в рубку. Непреодолимое желание – делать что либо как можно скорее и по предписанию – отсутствовало. Я невольно любовался своими гоночными автомобилями. Они были совсем рядом. Только ряды контейнеров мешали созерцать их воочию целиком.
Я чувствовал, как соскучился по ним, и как округлились мои глаза, как взлетели вверх от удивления брови. Я ощущал каждую линию в складках сморщившейся лобной мышцы. Я приоткрыл рот и наклонил голову влево. Я словно заворажённый замер и наблюдал, как ветровое стекло моей Ламбургини Кантач Эль Пи Вай 910-7, правый краешек которой я видел вполне разборчиво, запотевает изнутри, и чья-то ладонь, всё также изнутри, оставляет на затуманившейся глянцевой поверхности стекла пятипалый