сын. Сын, требовавший называть его только новым именем, отрицавший всякое родство с Главой. Кстати у Главы у самого с некоторых пор появилась привычка. Закрываться наглухо, так, чтобы не подкосило от эмоций Самуила. Точнее, от их полного отсутствия. Иногда ему казалось, что у сына он вызывает ровно такую же реакцию, какую и узкий стеклянный шкаф, стоящий в его кабинете.
Девица на записи вдруг грациозно опустилась перед нейтралом на колени и потянулась тонкими руками к ремню на его штанах. За всем этим Сэм наблюдал молча, и Мокану задумался о том, понимает ли эта дурочка, насколько безразличен мужчина к её телодвижениям сейчас. Морт щелкнул на кнопку, включая запись с другой камеры, заметил – синие глаза не заволокла ни похоть, ни заинтересованность, ни даже удивление. Шторм знал, что задержанная предпримет последнюю попытку смягчить себе наказание. Возможно, даже надеялась на большее, если учитывать, что пару раз Мокану-младший трахал эту девицу. Вплоть до того момента, как узнал, что она балуется красным порошком. Да, его идеальный сын ненавидел неидеальных людей. Ещё одна причина не подпускать к себе отца, неправда ли?
Мокану пригубил стоявший на столе бокал с кровью и снова не сдержал улыбки, когда девица вдруг резко убрала руки и застыла на мгновение, чтобы после свалиться на землю навзничь, извиваясь и, наверняка, крича. Морт не слышал, так как выключил звук видео.
Просто смотрел, как корчится её красивое тело в страшных судорогах, как его то выгибает в дугу, то сгибает пополам адская боль, пронзившая насквозь девушку.
Мокану снова приложился к бокалу, ощущая, как запершило в горле сухостью от картины, развернувшейся перед ним: бившаяся в конвульсиях хрупкая женщина, впивавшаяся ногтями в собственное лицо и виски, словно желая содрать с них каких-то тварей, вонзившихся острыми клыками, она рыдала кровавыми слезами, пытаясь перевернуться на живот и подползти к мужчине, стоявшему над ней всё так же, со склонённой головой, но её отбрасывало назад, на спину какой-то невероятной, невидимой волной силы, от которой она срывалась в дикий плач, судя по искажённым в агонии губам.
Морт нахмурился, понимая, что не видит на лице сына ни единого намёка на эмоцию. С таким же успехом он мог смотреть на стену. Ни удовольствия от боли заключённой. Ни желания отодрать эту сучку во всех смыслах слова. Ни удивления. Ни нетерпения или желания поскорее закончить работу. Ни-че-го. Так выглядит абсолютная пустота.
Последние судороги, и Заболотная, несколько раз дёрнувшись, замирает, глядя стеклянными, залитыми кровью, мертвыми глазами в серый потолок своей тюрьмы. А Мокану невольно замирает вместе с ней, когда казавшийся неживым, застывшим темноволосый нейтрал вдруг резко поднимает голову, чтобы посмотреть прямо в камеру. Просто взгляд. Всё то же Ничто, помноженное на тысячу, потому что по эту сторону сидел тот, кто стал ему никем, и он знал об этом.
Через несколько мгновений он спокойно и скрупулезно будет записывать в протокол