Филипп направился сразу к третьей камере. Свет фонаря на мгновение осветил черную козлиную бородку, длинный тонкий нос, похожий на наконечник копья, сжатые губы-нитки и маленькие, глубоко посаженные воспаленные глаза.
– Здравствуй, сын мой! – тихим монотонным голосом сказал он.
Охотник-панголин уже стоял, обхватив руками прутья решетки: подбородок чуть заметно подрагивал, а широко раскрытые глаза умоляюще искали поддержку и спасение.
– Облегчишь ли ты, брат Грэм, свою ношу сегодня? – продолжил чистильщик. – Покаешься ли в грехе своем? Поведаешь ли Церкви о замысле дьявольском? Не утаишь ли истины? Миронос простит тебя, отпустит грех и примет в царствие Свое.
– Верой и правдой служу Мироносу, Спасителю нашему, – крестясь и кланяясь, проговорил пленник.
Монах кивнул и сказал:
– Ведите его наверх.
– Ко мне! – крикнул сержант.
За дверью лязгнул металл, и в дверь ввалилось двое громил, закованных в тяжелые латы. На серых плащах чернели кресты, с перекладиной в форме полумесяца, уголками смотрящего вниз. Они больше напоминали двуручные мечи за спиной, чем церковные символы. Такие плащи носили внутренние войска, поддерживающие порядок в городах – служба, хоть и была опасной, все же считалась почетной среди военных и больше оплачивалась. Да и гораздо интереснее патрулировать город или охранять важного церковника, чем сидеть в вонючем подземелье среди заключенных, тараканов и вшей. Буй и Кулл втайне завидовали солдатам, но вслух ничего не говорили даже друг другу. Сомневаться в указании Церкви, значило сомневаться в истинности самой Церкви, а это уже было смертным грехом, расплата за который могла настигнуть еще при земном существовании души.
Громилы отработанными движениями заковали пленника в кандалы и, пиная, выволокли из камеры. Заключенный пытался идти сам, но его сбивали с ног и тащили за руки. Он только тихо стонал после каждого удара. Солдаты протянули Грэма по коридору и затолкали в темный проем. Оттуда вылетели новые звуки ударов и ответные стоны.
Монах подошел к столу, где нервно суетились охранники, взял дежурную книгу и стал листать в поисках последней записи. Солдаты притихли, вжались в доспехи, как улитки и молча следили за движением крючковатых пальцев. Позади Филиппа возвышался сержант, сверля глазами надзирателей. Буй отметил в мыслях, что успел сделать все записи. Кулл только сейчас про них вспомнил и умоляюще глянул на напарника: Буй еле заметно трясся, позвякивая доспехами. Кулл громко закашлялся, скрывая приступы хохота, но тут же замолк, почувствовав на себе яростный взор сержанта.
Тишина. Только шорох страниц, легкое бренчание металла, и негромкие всхлипы заключенного в пятой камере.
Найдя то, что искал, монах ткнул пальцем в надпись.
– Этого в башню.
Он развернулся и, шурша рясой, поплыл к выходу. Сержант резво опередил