бы их внимание вновь не отвлекли. Меланья принесла младенца Петра и передала его отцу.
Счастливый Глеб принял дитя и встал на возвышении около главного стола, держа на вытянутых руках мирно спящего наследника, закутанного в пеленки из драгоценного александрийского шелка.
– Вот он, первачок мой! Приемник! – воскликнул он с гордостью и умилением. – Спит еще, малец…
Неожиданно лицо его приобрело бордовый оттенок, потом посинело до темно-фиолетового цвета. Он захрипел, сделал несколько судорожных глотательных движений, зрачки закатились за веки и в следующую минуту, темная, почти черная кровь потоком полилась из носа, рта и даже глаз несчастного вельможи. Хлынувшая кровь залила спящего младенца. Ребенок проснулся и громко заплакал. Стоявшая рядом Меланья буквально вырвала его из ослабевших рук Морозова, который, безвольно повиснув на плечах Авдотьи и Паисия, рухнул вместе с ними на каменный пол.
– Глеб! – пронесся под сводами зала протяжный вопль Авдотьи, скорее похожий на вой раненой волчицы. – Глееба! – кричала она, тряся мужа за плечи перепачканными кровью руками.
Но Глеб, бьющийся в агонии на холодных каменных плитах монастырской трапезной, вряд ли слышал эти горькие призывы испуганной женщины.
Глава 9. «Странная болезнь»
Через витражные окна в спальные покои гостевых палат, отведенных для царского стольника, проникал неверный, словно пропущенный сквозь призму, солнечный свет. Да и тот челядинцы поспешили занавесить толстыми английскими шпалерами. Освещали и без того мрачное помещение лишь чадящие, стреляющие мелкими искрами восковые свечи в настольных канделябрах. Глеб Морозов, обложенный дюжиной пуховых подушек, не лежал, а практически полусидел в кровати, окруженный испуганными домочадцами и взволнованной монастырской братией. Его иссини-бледное лицо больше напоминало посмертную гипсовую маску, нежели живого человека. О том, что он еще жив, говорило прерывистое сиплое дыхание, судорожное подергивание острого кадыка и нервное дрожание закрытых век. Отец-аптекарь остановил не прекращавшееся кровотечение без затей засунув в ноздри бумажные тампоны, пропитанные вязкой прозрачной жидкостью, после чего передал больного в руки иеромонаха Пимена, который причастили Глеба и отпустили грехи, на тот случай, если душа вдруг решит покинуть свое бренное пристанище.
Убитая горем Авдотья, прижавшись головой к пышным юбкам Меланьи стоявшей за спиной рассеяно слушала иеромонаха, гнусаво бубнящего «Канон за болящего», размазывая по лицу катящиеся слезы. Меланья, успокаивая, гладила ее по плечам. Наблюдавший за происходящим отец Феона поймал себя на мысли, что выражение лица бывшей кормилицы холодно, как лёд. Ни жалости, ни сочувствия, ни простого интереса к происходящему. Он подошел к аптекарю, только что закончившему осмотр стольника.
– Ну, что думаешь, отец Василий? – спросил вполголоса. – Что это было?
Аптекарь вздрогнул от неожиданности, удивленно посмотрел на Феону сквозь толстые окуляры очков и, неопределенно