около нашей двери. Дом был темен. Ни одного окна не горело. Где же бабушка?
Вдруг крикнули:
– Стой!
Ответа не было. Грохнул самокат. Мне ничего не было видно. Лишний шаг мог меня обнаружить, поэтому я жалась к крапиве. Сегодня она меня уже спасла.
Заворчал Шарик. Бряцнул цепью. Я представила, как он рванул, увидев чужого, как когти царапают землю от нетерпения, как он встал на дыбы, как взмахивает передними лапами.
Лай тяжелый, хриплый.
– Шульпяк! – позвал один из Жуков. – Ну его!
Шарик подавился лаем, застонал, загремела цепь.
– Шульпяк! Ты чего?
Шарик заворчал, закряхтел. Двое рванули прочь. За ними огромными скачками мчался наш ризен. Крики потонули в темноте. Со всех сторон стали отзываться голоса. Я побежала к крыльцу. Успела заметить прислонившегося к стене Шульпякова. Он стоял, сжавшись, словно Шарик выгрыз ему внутренности. Пока я на него смотрела, успела наступить на что-то странно знакомое, что мягко подалось под ногой. Свистнул воздух. Я обнялась с черенком грабель и рухнула под лавочку.
Шульпяков тихо засмеялся. Топот накатил.
– Тут она!
Вдруг стало светло. Так светло, как будто я умерла и уже перенеслась в рай, где вечный день, цветут яблони и порхают птички.
Птица и правда пропела. Оглушительно, надрывно. Я сдвинулась, чтобы фары так не били в глаза, и разглядела нашу машину. Сигналил клаксон. Как птичка.
Мама приехала.
– Маша! Ты ужасно выглядишь, – было первое, что сказала моя мама. – Мальчики, что вы здесь забыли? – спросила она подбежавших.
И все с криками бросились прочь. А я снова обняла грабли и заплакала. Лоб жутко заболел.
Сквозь крики прорвался собачий лай.
– Шамшут, – тихо произнесла мама. – Ко мне.
Взвизгнув, Шарик бросился к маме. Но тут же отпрянул и для порядка гавкнул на Шульпякова.
– Ко мне, – повторила мама.
Шульпяков выпрямился. Все-таки зверюга успела его исцарапать. Кровь текла по руке, на голом плече виднелись царапины.
– Шульпяк! – ахнули в темноте.
– Что происходит?
Мама с удивлением смотрела на меня. Я сейчас тоже была не красавица. Руки страшенные, про лицо молчу. Я попыталась плотнее запахнуться, под рукой почувствовала незнакомую ткань.
А потом прилетел камень, ударил о лавочку. Ком грязи впечатался в капот машины.
– У вас что, война?
Поднялся крик и вой. Шарик вырвался из маминых рук и нырнул во тьму. Оттуда завопили, поплыл девчачий визг. Шульпяков исчез. Фары выключились. И я наконец-то поднялась по ступенькам.
– Зина! Закрой дверь, – раздался голос бабушки.
Она сидела на террасе, на лавке. В темноте. Я не стала тянуться к выключателю. И так все было понятно.
Взрослые сразу ушли в комнату, а я осталась в кухне. Болели руки, болело лицо, но внутри было странно пусто и легко. Словно я уже умерла и могу свободно летать.
Шарика не стали сажать