чтобы я показала ему наш знаменитый лес, от которого все в таком восторге.
– А заодно познакомился бы с твоими родственницами, – осторожно предложил он.
– Они тебя не одобрят, – предостерегла его я. – Ни разу еще никого и ничего не одобрили.
Ник подумал, что это замечательно.
– О чем мне с ними разговаривать? – спросил он.
– Они учинят тебе допрос, – предупредила я. – А потом, когда вытянут все, что их интересует, загонят в угол лекцией о том, что новая объездная дорога – это национальный позор и ты должен засесть за гневные письма в газеты.
– Это на самом деле национальный позор? – уточнил Ник.
– Нет, это насущная необходимость. Россмор как большая стоянка, только без нормального въезда и выезда. До него все руки не доходили.
– А как же местный святой источник?
– Языческое капище. Считается, что боярышник имеет какие-то магические свойства. Фермеры всегда отказываются его вырубать. Вся эта история – вздор чистой воды.
Ник сказал, что со мной не соскучишься. И разве не чудесно, что в Дублине он живет всего в паре автобусных остановок от меня и что ему всегда хотелось заняться садоводством, но он думал, что возраст, наверное, уже вышел. А я сказала, что мне всегда хотелось научиться рисовать, но я не знала, с чего начать, и, как бы тебе ни было приятно собственное общество, вдвоем все равно лучше.
На следующий день, когда мы выезжали из гостиницы, Гленн с Шэрон держались за руки, а Тодд помогал Альме с чемоданом.
Пересчитывая нас во время посадки в автобус, полуголая девушка из турагентства спросила, соберусь ли я еще как-нибудь в отпуск для одиноких. Я глянула на нее из-под полей своей расписанной цветами шляпы от солнца и сказала, что в следующем году, вполне возможно, сменю статус и такой тур мне уже не подойдет.
Часть вторая
«Chez Шэрон»
Как же не хотелось возвращаться домой из отпуска! Ну вот совсем не хотелось. Пока мы толкали тележки по дублинскому аэропорту, в животе скручивался тугой узел. Я была железобетонно уверена, что все уже в прошлом: случился обычный летний роман. Он скажет: «Увидимся» – или сначала позвонит, и уж тогда все закончится. Никаких больше симпатичных местечек, как те, куда мы ходили в Белла-Авроре. Только навевающий тоску дождь и работа, а мне ведь никто никогда не нравился так, как Гленн, – никто за всю жизнь. А что той жизни осталось? Мне уже двадцать три.
В общем, пока все громко прощались, целовались и клятвенно обещали встретиться еще в том или ином клубе, Гленн просто стоял и смотрел на меня. Я изо всех сил пыталась придумать, что бы такое сказать, а в голове мелькало: «Пожалуйста, Гленн, только не бросай меня» или «Для нас ничего не изменится, даже здесь, дома, когда придется выйти на работу и все такое»… На ум приходили только ужасные слова, от которых веяло определенностью и серьезными отношениями, – именно те, какие парни до смерти боятся услышать.
В итоге я выдавила: «Ну вот мы и здесь». Не самая моя светлая мысль. Ну ясно же, что здесь. Где нам еще быть?
Гленн просто