в холодной кровати, сдержанность покинула меня. – Надо только держать глаза широко открытыми и видеть все детали. Тогда кусочки мозаики собираются в единое изображение. Неожиданностей не бывает. Есть только невнимательность, неважно, своя или чужая, и самообман.
Мужчина качает головой. В его насупленных бровях читается несогласие, но он не спорит. Художник решает пойти по другому пути, не менее эффективному, чем открытое высказывание своего мнения.
– Тогда почему сегодня на мосту ты выглядела так, будто тебя разочаровал кто‐то очень важный, от кого ты не ожидала, что он причинит тебе боль?
Выпрямляюсь и по привычке скрещиваю на груди руки. Хочется заявить, что он ошибается, но я понимаю, что таким образом лишь докажу его правоту. Кроме того, я не обязана оправдываться перед смертным.
– Недостаточно держать глаза широко открытыми. Надо еще и понимать, что именно ты видишь. Иначе рискуешь сделать неправильные выводы, – смотрю на него, стараясь разгадать, что за человек стоит передо мной. Не возникнет ли у меня еще больше проблем и кошмаров, если я начну с ним работать. Но почти что осязаемое ощущение треска магии Зевса во время исполнения желания вынуждает меня отбросить все сомнения. – Сможешь нарисовать картину к этому сроку?
– Да, – спустя, казалось, целую вечность, говорит он. Мужчина вдруг улыбается и протягивает мне свою ладонь. – Мы так и не представились. Я Áдам. А тебя как зовут?
– Клио.
Адам вскидывает брови, и его лоб покрывают недоуменные морщины.
– Как музу?
– Родители обожали Грецию. Мою сестру, – подбородком указываю в сторону девушки, с задумчивым видом разглядывающей одну из картин, – они назвали Терпсихора. Как только она узнала значение своего имени, просто помешалась на танцах. А я, как ты, наверное, уже понял, на истории. Имя налагает свой отпечаток, знаешь ли.
Адам смеется, и этот тихий гортанный звук наполняет меня теплом.
– Что ж, дорогая муза, смиренно прошу твоего благословения.
– Одно мое присутствие уже наделяет тебя вдохновением, человек.
– Я это чувствую, – Адам прикладывает руку к сердцу и, склонив голову, с хитринкой улыбается мне. Но вся ребячливость оставляет его, когда он замечает мужчину, одетого в строгий костюм, он с бешеным выражением лица подает художнику какие‐то знаки. – Мне надо поговорить с другими гостями, так что вынужден тебя оставить. Но я обязательно вернусь. Только дождись, хорошо?
– Конечно, – моя улыбка заставляет Адама задержаться еще на мгновение, но потом он уходит, с видимым сожалением оставляя меня в одиночестве.
Снова поворачиваюсь к картине, но почти не вижу Жанну. Меня полностью захватывает стремление одержать верх, оно уносит в свои пучины. Я ждала Адама слишком долго, чтобы просто так уйти. Он – мой шанс выиграть. Мой шанс исполнить желание, которое я загадала столетия назад в доме Афины. Мой шанс стать счастливой.
Глава 5
На Олимпе царит вечное