вероятностей. Рискну утверждать, что на каждую сотню разного рода благодеяний всегда придётся некоторое количество их, готовых наказать за своё появление на свет. Кто-то сказал: если не хочешь страдать от неблагодарности, не жди и не требуй её. Но кроме неблагодарности существует ещё и чёрная неблагодарность, а вот это уже преступление. Перед Господом Богом!
Итак, из очень симпатичного района Чистых прудов я переехал в малосимпатичный в те годы район Красной Пресни. Он изобиловал хулиганьём и разного рода простонародьем. Публика эта ютилась преимущественно в деревянных бараках и халупах. Это сейчас Пресня чуть ли не респектабельный центр Москвы – в 1939-ом она была окраиной столицы, хотя в те годы с крыши нашего четырёхэтажного тогда дома был прекрасно виден московский кремль. Именно после переезда заработала моя память, начав фиксировать если не поток сознания, то по крайней мере отдельные его, потока, фрагменты.
О некоторых из них я уже упомянул выше. Вот ещё несколько.
Моё первое посещение оперы.
Было мне года четыре, когда впервые в жизни меня повели на оперный спектакль – в Большой театр. Давали «Сказку о царе Салтане» Николая Андреевича Римского-Корсакова. Естественно, это был детский утренник. Не знаю, как сейчас, но в те и последующие годы детей до 16 лет на вечерние спектакли в театры не пускали. Даже с родителями.
Вместе со мною в «Большой» отправились мой отец и Домна Васильевна, домработница, едва ли не единственная приличная домработница из служивших у нас. Сам спектакль большого впечатления на меня не произвёл. Впрочем, иначе и быть не могло – душа моя была ещё не способна воспринять музыку этой оперы, музыку довольно сложную для четырёхлетнего малыша.
Царевна – лебедь весьма меня удивила – своим женским лицом. Я почему-то считал, что у неё должно быть не человеческое лицо, а лебединая голова, с клювом, как и положено птице. Само собою, меня мало интересовали артисты, певшие в «Царе Салтане», но вот сегодня, спустя столько лет после того спектакля, мне было бы весьма интересно скользнуть глазами по пожелтевшей от времени программке, содержащей перечисление действующих лиц и исполнителей, занятых в той постановке.
Запомнился мне также фрагмент, в котором царицу и Гвидона должны заключить в бочку – я вдруг заскучал в этом месте спектакля. Для скуки этой, с моей детской точки зрения, была весьма веская причина – уж больно долго сцена эта длилась.
Кстати, тогда, в 1940-ом, да что там «тогда», ещё и несколько десятилетий спустя, мне и в голову не могло прийти, что истории с бочкой… уже более семи столетий! Да-да, более семи столетий! И придумал её совсем не Наше Всё (курсив мой – Э. В.) по имени Александр Сергеевич Пушкин, а английский поэт Джеффри Чосер, живший… в 14-ом столетии и создавший, в частности, свои знаменитые «Кентерберийские рассказы», повествующие, помимо всего прочего, про бочку и помещённых в неё членов августейшей семьи. Впрочем, Александр Сергеевич копнул и поглубже,