Амос Оз

Повесть о любви и тьме


Скачать книгу

старого еврея; на левую его руку наложена тфила – коробочка, содержащая написанные на пергаменте отрывки из Пятикнижия, – такая же коробочка, но с другими текстами, – над серединой его лба, он облачен в талит – молитвенное покрывало, в руках держит священную книгу. Но он не читает, глаза его сомкнуты, а рот слегка приоткрыт, лицо его выражает глубокое страдание, отрешенность и душевный подъем. Мне всегда казалось, что этот погруженный в молитву еврей знает все мои постыдные тайны, но не укоряет меня, а беззвучно увещевает, словно умоляя исправиться.

      Эта комната отдыха, она же “курительная”, вновь приводила к белой, в цветах, спальне дяди и тети, создавая тем самым загадку лабиринта, неразрешимую загадку моего детства. Стремление разгадать ее заставляло меня порой, невзирая на родительские выговоры, носиться расшалившимся щенком по всему дому в тщетных попытках уяснить его топографию, постичь, каким образом задний коридор соединяется со спальней, из которой можно попасть в комнату отдыха, соседствующую с гостиной, открывающейся, в свою очередь, в прихожую и в библиотеку, и снова – в коридор. В каждой комнате, особенно в кабинете и спальне, было по две или три двери, и это придавало дому некое волнующее качество, напоминая хитросплетение сквозных переулков или лесную чащу. Благодаря этим разветвлениям ты мог проникнуть тремя или четырьмя разными путями в каждую из комнат – начиная с прихожей и кончая таившейся в недрах дома и примыкающей к кухне каморкой прислуги-без-прислуги. Из этой каморки, а возможно, из кладовки рядом с кухней, можно было попасть на веранду, а оттуда спуститься в сад.

      Сад тоже был запутанным, заросшим, с пересекающимися дорожками, с темными тайниками… Там было больное рожковое дерево, толстый ствол которого венчала тяжелая тенистая крона, а еще росли там две яблони и даже одна вишня – печальный, чахоточный изгнанник, к несчастью своему заброшенный на самый край пустыни…

      И вот, пока профессор Клаузнер и его брат Бецалель Элицедек, скромный журналист, сторонник ревизионистского движения в сионизме, сотрудник газеты “Ха-машкиф” (“Наблюдатель”), вместе с другими гостями, среди которых ученый Гершон Хургин, историк-исследователь Бен-Цион Натаниягу, и мои родители, и сосед-архитектор господин Коренберг, и писатели Иоханан Тверский, Исраэль Зархи, Хаим Торен и другие, – пока все они сидели вокруг длинного черного стола, обсуждая за стаканом чая из самовара проблемы нашего народа и всего мира, я как привидение носился по дому. Из комнаты в коридор, затем в каморку, оттуда в сад, потом в прихожую, в библиотеку, в курительную комнату, и вновь на кухню, и опять в сад – взволнованный, возбужденный, без устали разыскивающий какой-то заброшенный вход, который не был мною замечен до сего дня и который – именно он! – введет меня в потаенное нутро дома, скрытое от глаз, притаившееся где-то там, между двойными стенами, в разветвляющихся хитросплетениях лабиринта, или, возможно, под домом, в его подземельях, там, где заложен фундамент. И внезапно