не выбивались. Женщина улыбнулась и поднесла к губам больного керамическую чашку. Приподняв Черняеву голову, она приятным голосом проговорила по-чешски:
– Пей. Надо пить.
Стараясь опираться локтями о постель, Иван принялся жадно пить горячий травяной отвар. Лоб моментально покрылся испариной, в груди потеплело, и даже показалось, что стало легче дышать. Когда женщина отняла от его губ чашку, он успел увидеть окно, зелень листвы за белой занавеской и кусочек голубого неба. Сознание прояснялось. Он увидел, как пожилой мужчина с бородкой вошел в комнату и поставил на столик у изголовья железный стерилизатор, в котором обычно кипятят шприцы. Сразу стало понятно, что болит не столько спина, которую он отлежал, а ягодицы от уколов. Видать, его часто кололи. И уже не первый день.
– Ну что, отживел? – спросил старик по-русски с сильным акцентом. – Крепкий ты парень! Не сдаешься. Ну, теперь полегче будет.
– Где я? – спросил Иван, удивившись, что голос у него слабый и слова прозвучали так тихо, что женщина в косынке его даже не услышала.
– Ты у друзей, – ответил старик, усаживаясь на край постели и похлопывая Ивана по руке своей старческой ладонью. – Выходили тебя. Кризис миновал. Теперь тебе на поправку идти.
– Меня будут искать, – попытался подняться с кровати Черняев, возбужденно хватая за руку старика. – Надо спрятаться. Отлежусь – и на восток, к своим надо пробираться.
– Лежи, лежи, – усмехнулся старик. – Ты вон лучше поворачивайся. Сейчас тебе укол сделают. Нацисты тебя тут не найдут. Мы хорошо тебя спрятали.
Иван не только ощутил, но даже услышал, с каким скрипом протыкает игла его кожу. «Странное состояние, – думал Черняев, снова откинувшись на подушку. – Я не чувствую себя в безопасности. Это какая-то деревенька, в которую в любой момент могут нагрянуть немцы. Но у меня нет сил бояться. Мне уже все равно: жить или умереть. Лишь бы все это скорее закончилось».
– Ты лежи, отдыхай, – заговорил старик, который, оказывается, не ушел, а все так же сидел рядом. – Лежи и слушай. Меня Павел зовут. По-здешнему Павел Блага. Мне тогда как тебе сейчас было. В плен я попал. Это еще в ту Германскую было. Помотало меня по разным лагерям, а потом меня и еще двоих чехи у немцев выкупили. Работниками своими сделали. Кожевенное дело я знал хорошо, чинил сапоги, вот они меня и выкупили. Хозяин один меня в артель взял тут, недалеко от Праги. На дочери его женился. Два друга моих на Родину подались. Не знаю, что с ними стало, а я так тут и осел. Думал вернуться, а оно вон как там, в России, повернулось. Революция, говорят, война Гражданская, лютая да кровавая была. Зачем, думал, мне туда. Навоевался я в Европе, хватит с меня. Так и не собрался. А в тридцать девятом немец снова пришел сюда. Чехи сдались, не стали сражаться за свою родину.
– Что же ты сам-то не подался на Родину, если понимал, что Гитлер и до Советского Союза доберется? – спросил Черняев. – Ты ведь солдатом русским был!
– Не выбраться отсюда