которые невозможно обойти, то упиралась в скопления деревьев, то в горку одинокую, по обеим сторонам, пологую, но обязательно так, чтоб измотать человека.
Серело вокруг. Клим устало присел на пень. Достал смердящее бумагой злосчастное пиво. Открыл и несколько раз глотнул, без удовольствия. Коряво и наискось цепляя горло и пищевод: эта жидкость прошла в него, раздирая внутренности, вывихнув их сухим глотом, колоброженным спазмом выдавливающем наружу икоту. Ноги наливала кисельная мякоть того же сырого картона. Идти никуда не хотелось. Из заднего кармана он достал измочаленную от сидения пачку сигарет. Внимательно ознакомился с последствиями их употребления во всей красе. Ему досталась слепота с размытым голубоватым глазом и выступающими капиллярами наружу, так откровенно, что захотелось умереть именно от этого.
Он разулся, завернул штанины, обнажив щиколотки, устало сполз с пня на траву, решив так и заночевать. По лодыжкам и лицу тут же закопошились вездесущие муравьи, старательно изучая сие препятствие. Жуки-пожарники из изрешечённого норами пня щекотали уже под одеждой. Лес готовился к ночи: где-то ухало, где-то сверчало, где-то шелестело. Он закрыл глаза и расслабил челюсть. Слюна свесилась.
В этот короткий сон Климу явился этот, будь он неладен, грёбаный Саня со своим затхлым пивом. Он протянул ему вощёный бумажный стаканчик с блядским пойлом, придающим тот самый картонный привкус напитку. Они бродили по районам города. Они собирали монетки, шпонки для рогатки, шайбы для болтов, начинающие спираль гроверы и канцелярские кнопки с высунутыми языками из своего центра.
– Знаешь, – говорил Александр, – я видел его. Он огромный, скошен на бок, и у него там карман. А в кармане такие же мелкие, как мы, ремесленники: один кузнец, второй чеканщик, третий – кидала. Капает мелочь металлом с кармана. И то, что упало, приносят ему обратно такие, как мы. Чтобы кузнец не замёрз, чеканщик не ослабел, да кидала, чтоб не промахнулся. А мелочи знаешь, сколько раскидано? Однако не замечают её те, у кого шея болит. Вот и моя заболела, и вниз не взглянуть. Затекла, поломалась. И сырца у нас полные ладони. Но снести его некуда. Значит, надо Ему бросить и дальше собирать.
Лязгнуло по асфальту дождём плавленого металла. Встало солнце и своими масляными лучами вышло из берегов. Шкворчало металлическими котлетами юбилейных червонцев. Раскалённый рак высунул свои длани из полыхнувшего светила, вырезая заготовки постоянно клинящими клешнями, которые стоило бы смазать, чтоб не оглохнуть от скрипа. Треснул гром, будто перекушенная гренка. Жевало унылым дождём, клевало молотом, оставляя за собой остывающие монеты.
Климу показалось, что он проснулся. На его лице отпечаталась рука, положенная под голову. К ней, саржевый узор рубашки на щеке, бродящий лабиринтами, из которых нет выхода; и отлежалая своё лицо прессформа для изготовления копеек.
Он пробовал на руку россыпь этой мелочи, пробовал на зуб. Всё фальшиво! Вокруг сновали зеваки. Из их карманов торчали наспех понапиханные измятые купюры, которые не