делать с этим текстом дальше, и как подвести к разумному завершению.
Это была история о любви молодого студента, живущего в общежитии к женщине за тридцать, работавшей в общаге дежурной по этажу.
Сюжет был почти полностью вымышлен, но с вкраплениями характеров и описаний, которые мне приходилось видеть в реальной жизни.
Возможно, именно по этой причине мой текст наконец таки задышал.
На следующий день, после работы я окрыленный вспорхнул с подножки трамвая, и полетел к офисной высотке, где на шестнадцатом этаже Козлов созидал писательские таланты из того, что Бог послал.
Войдя в нашу синюю аудиторию, где синим был и потолок, и стены, и стулья и только пол был выстлан серым ковролином, я нашел своих сокурсников поглощенными каким-то живейшим обсуждением.
Оказалось, что многие, подобно мне, бросились творить, что называется с места – в карьер и теперь делились друг с другом результатами творческих усилий и впечатлениями от начавшейся наконец-то писательской работы.
В этот раз урок, который снова вел многотелесный, как мы его прозвали, Козлов, был посвящен сюжетостроению и композиции.
Не прошло и минуты с начало занятия, как нам сообщили, что сюжет для рассказа не важен.
Стоит ли говорить, что я был просто фраппирован таким заявлением, ибо вся моя проблема с написанием рассказа, как раз таки и упиралась в то, что я не мог придумать достойный сюжет.
Пока я мысленно собирал осколки своих застарелых представлений о литературе, гуру писательского креатива сообщил нам, что о приключениях героя теперь уже никто не пишет из уважающих себя писателей, а все пишут приключения жанра.
«Для приключения жанра сюжет не важен, поскольку не важна последовательность событий.
В эпоху постмодерна читателя нужно любой ценой поразить, остальное – не существенно.
Если ваше творение начнется, как офисная сага, продолжится как ужас, а в конце выяснится, что все это был лишь беспокойный сон старой блудницы из сумасшедшего дома – вот это то, что доктор прописал», – вещал нам Козлов с видом иудейского пророка.
Я смотрел на него удивленными глазами и думал, как же мне теперь жить, зная, что сюжет умер, хотя буквально только что, я был совершенно уверен, что он жив?
Впечатления от урока были самые горькие, и я заедал их заварными пирожными в ближайшем кафе, и жаловался Насте, которая решила составить мне компанию, на звериный оскал современного литпроцесса.
Этот мастодонт писательской мастерской, этот чародей креатива, просто бомбой взорвал мой мир, – говорил я, откусывая от пирожного.
Тут ведь, понимаешь, какая штука, какая заковыка неприятная, сначала Бог умер, об этом Ницше сообщил, как ты знаешь, а теперь, как сообщил Козлов еще и сюжет преставился.
Так вот, я и подумал: а о чем же бедному писателю теперича писать, когда ни Бога нет, ни сюжета?
Что остается-то? Один только сквозняк.
– «Не пойму, когда ты говоришь серьезно, а когда иронизируешь, – обиделась Настя.
«Так вот если ты иронизируешь, то напрасно, почитай, например, «Нехудожественные