миленька моя, что случилось, все живы? – запричитала Тамара Николаевна, впуская рыдающую дочь в квартиру.
– Я умерла, – пытаясь остановить истерику, выдавила всхлипывающая Марина. – Я к вам. Жить. Насовсем.
Марина прошла в комнату, из спальни вышел отец с газетой.
– О! Явление Христа народу! Ты чего?
– Развожусь, пап! Достал, скотина!
– А мы с матерью тебе говорили, ты не слушала. Сейчас сопли мотаешь. Я сразу сказал, кто он есть, твой Ярик-ху.., – срифмовал Иван Иванович. – Ложись спать давай. Завтра поговорим, как злость выпустишь, а то еще побежишь к нему, золотому, с прощением. Блаженная, понимаешь… – Иван Иванович хорошо знал женщин.
Марина выпила таблетку элениума, легла, закрыла глаза и задумалась. Она пыталась анализировать, но происшедшее никак не вписывалось в ее представление о счастливой семье, и оправданий мужу не находилось. «Развод, только развод… только он мое спасение…» – с этой мыслью несчастная Толмачева провалилась в ночь.
Утром Тамара Николаевна решила поговорить с дочерью.
– Ма, давай вечером, после работы, хорошо? Сейчас не хочу. Еще настроение из-за него с утра портить.
– Давай, давай. Может, к вечеру передумаешь.
Марина работала до семи. В шесть тридцать нарисовался благоверный – с цветами. Рожа виноватая, стоит, улыбается.
– Малыш, прости.
– Следующий! – Марина делала вид, что не замечает.
– Ну, малыш, ну хватит. Я же люблю тебя.
– Удав кролика тоже любит. Дома поговорим.
Вечером Тамара Николаевна ждала дочь для разговора. Не дождалась.
– Ха, а что я говорил?! Никакой гордости! Как есть блаженная! Не переживай, мать, сами разберутся, – Иван Иванович что-то мастерил в бывшей кладовке, после небольшого ремонта и перестановок ставшей его личной каморкой, где он прятался от семейных ссор и неприятностей по работе, что-то периодически чеканя, выпиливая, наклеивая, рисуя. Он даже принес туда из стоматологии списанную бор-машину и, меняя насадки, использовал ее то как гравировальную машинку, то как шлифовальную. Ее противное жужжание заставляло домочадцев вздрагивать и вспоминать о вылетевших пломбах.
– Не убил бы ее, – волновалась Тамара Николаевна.
– Да ты что, Тамара, он же трус. Кухонный боксер! – Иван Иванович с силой ударил молотком о брус. – Не бери в голову, мать. Помирятся.
И правда, наступило короткое перемирие. Неделю в семье Марины и Ярика стояло затишье. Потом кончилось мочало… Я сказал! Ты обязана! Денег нет! Быстро домой! Куда пошла? Упала-отжалась… Марина – к родителям.
– Слушай, дорогая, ты так и будешь бегать туда-сюда? Ты определись, понимаешь уже, что хочешь, – взывал к разуму Иван Иванович.
Вообще родители Марины придерживались мнения, что любой брак надо сохранять, а для этого необходимо трудиться. И терпеть. «Что я делаю? Мне только двадцать два. Или уже, правда, все? Навсегда?! Вот это вот все – навсегда?!». Она в очередной раз возвращалась к Ярику от родителей