внезапно ее губы и подбородок задрожали. Стало понятно, что она всеми силами старается не дать воли нахлынувшим эмоциям, но, похоже, рвущаяся наружу душевная боль брала над ней верх. Зажмурившись, она отвернулась. Дима услышал сдавленный всхлип, а потом девушка ссутулилась, локтем уперлась в колено и упала лицом в ладонь; ее плечи заходили ходуном. Поначалу девушку не было слышно и можно было предположить, будто она старается сдержать смех – мало ли, вдруг ей вспомнилось нечто веселое или же всего-навсего сработал защитный механизм. Однако мало-помалу сквозь пелену тишины в палате начали пробиваться, перекрывая собой ход настенных часов (а они уже давно для Димы стали неотъемлемым атрибутом тишины), тихие поскуливания и всхлипы, вскоре и вовсе переросшие в безудержные рыдания.
Не сводя с нее глаз, подросток, пребывая в замешательстве, не находил себе места. С одной стороны, ему хотелось обнять ее со спины и попытаться утешить, но с другой стороны, он и понятия не имел, что сказать. Отчего ей вдруг стало так грустно? Она только сейчас осознала, что ей пришлось пережить? Или было что-то еще, о чем она хотела бы умолчать?
– Это так глупо… – вырвалось у девушки сквозь плач.
«Глупо – видеть, как больно человеку, которого любишь, но не иметь возможности ему помочь, – думал Дима. – Потому что он и сам этого не хочет».
– Прости. Это так глупо! – повторила Наталья сквозь слезы.
Он смотрел на слезы, стекающие сквозь ее пальцы, по кисти и, касаясь запястья, падающие на пол подле ее туфли, и ему так же становилось грустно.
Но по-настоящему больно ему станет только следующим вечером, когда одна из медсестер расскажет, что минувшей ночью Наталья покончила с собой, повесившись в собственной квартире. И что на улице никто на нее не нападал.
Днями напролет затем Дима думал о том, как странно это: человека, который обнимал тебя, целовал и дарил тепло, больше не существует. Та, что хотела донести до него, какой замечательной может быть жизнь, выбрала смерть.
Наталья не сдержала своего обещания. А он так и не сказал ей: «Я люблю тебя».
* * *
Ему бы поплакать немного, освободиться хоть от малого осколка той громадной льдины боли, что разрослась в нем. Но он не мог этого сделать – был слишком слаб. Иначе говоря, под порывами холодного ветра льдине растаять не дано.
С головой поглотившая Диму апатия приказывала думать только о болезненном. И размышлял он о том, что, как бы ни был дорог тебе человек, сколько бы света и счастья ни привнес в твою жизнь, рано или поздно он обязательно умрет. И счастливчиком станет тот, кто встретит свою участь прежде, чем такой человек навсегда покинет его. Но даже если повезет одному, в любом случае останется второй. Умирают все без исключения, и Дима давно свыкся с этим фактом. В конце концов, за какие-то двадцать два года жизни он столкнулся со смертью троих. «Говорят, что бог любит троицу. Это так? – думал юноша, тонкими пальцами сжав наволочку. – Если да, тогда не нужно больше смертей. И если кто следующим и умрет