внезапно опустевшую голову руками, а сочувственные голоса вокруг сливались в один сплошной гул, постепенно превращавшийся в протяжный гудок поезда, готовящегося увезти Митьку-артиста обратно в Нижнее Трясово…
– Так, Цокотуха, – внезапно раздалось у него за спиной. Митя обернулся, испуганно вскочил – перед ним стояла та самая пышногрудая розовая тетка из комиссии.
– Фамилию напомни, – строго приказала она.
– Убожин…
– Зовут?
– Д-дмитрий. Викторович, – промямлил он, и зачем-то добавил: – Митя.
– Ми-тя, – медленно повторила темноволосая женщина, словно пробуя два этих немудрящих слога на вкус, – Митя… А годиков тебе сколько, Митенька?
– Се-семнадцать, – вот сейчас, сейчас она скажет что-нибудь вроде «приходи года через три, сынок»…
– Что на следующий тур приготовил?
Митя опешил.
– Я? Ну, басни, знаете, Крылов там, Михалков, потом еще… – он сбился, замолчал. Женщина молчала тоже, внимательно, словно товар на прилавке, разглядывая Митю. Митя поежился. На мгновение ему показалось, что сейчас она возьмет его за подбородок, велит открыть рот и полезет пересчитывать зубы – он видел такое в каком-то фильме про крепостное право. Но грузная взрослая женщина в розовом просто стояла и смотрела, смотрела на него, а потом негромко сказала:
– Читай свою Цокотуху, понял?
В следующий раз он нос к носу столкнулся с ней на этом же самом месте после последнего экзамена. Измученная, взмыленная, порядком осипшая абитура, выдержавшая жернова вступительных испытаний и смертельно боявшаяся не получить в конце этого изнурительного марафона свой вожделенный приз, толкалась перед зданием – уже не соперники, еще не друзья, тревожно замершие в ожидании своей участи.
Входная дверь распахнулась, и на крыльцо вышли две женщины: одна незнакомая Мите, вторая – та самая розовая брюнетка из приемной комиссии. Теперь он знал, что зовут ее ужасно красиво, Маргарита Марковна Морева, и что она никакая не жена Василевского, а проректор по… ну, в общем, какой-то там проректор по какой-то там работе, он вечно забывал, как это правильно называется. Небрежным жестом пухлой руки остановив кинувшихся к ней ребят, Морева стала спускаться по ступенькам. Вторая шла рядом, кивая и внимательно слушая проректоршу, не потрудившуюся понизить голос:
– А я ему – хорошие дети, конечно, но ведь ни одного героя, Алешенька, а кто у тебя героев играть будет на выпуске, скажи на милость? Один носатый, другой толстый, третий ушастый… а этот-то хотя бы хорошенький!
– А Василевский что? – спросила ее спутница и взяла под руку. Проректорша, выразительно закатив глаза, продолжила:
– А что Василевский… Повздыхал для вида, и говорит – ладно, Марго, уболтала, ушастого вычеркиваем, берем это твое, м-м-м, убожество – Маргарита Марковна со значением взглянула на остолбеневшего Митю, и начальственные дамы проплыли дальше, к черному автомобилю, притормозившему у тротуара.
– Ну че, убожество,