а когда начнёт об удали былой сказывать – охая в самых напряжённых местах. И стал замечать диво дивное: уж в дозоры почти посылать его перестали, жалованье подняли, чего уж год с небольшим не случалось…
– Ты ж ему как бельмо на глазу был, – объяснил Хан, что продолжал приходить ко двору, а никто на улицах его шагов не видел, не слышал, – вопросы задавал неудобные, душегубов по всей строгости наказать требовал. Сотник твой рад радёшенек небось, что ты тихим да покорным сделался. Погоди, он ещё не такие златые горы тебе отсыпет из казны служебной, лишь бы ты его собственному карману препятствий не чинил.
– Ежели я так ему мешаю, то на его месте я бы просто меня из стражи вышвырнул… – протянул Велеслав с недоверием.
– Недооцениваешь ты, брат, силу общественного мнения. Все, конечно, знают, что ты дурак…
– То есть, я дурак? Ты говори, да не заговаривайся! – хотел он ухватить Хана за воротник, да не сумел, тот, расхохотавшись, ветром обернулся, миг – уже на крыше сарая лежит, вниз свесился, ухмыляется.
– Дурак, дурак, но зато предельно честный. Напраслину ни на кого не возводишь, всё по делу да по правде сделать пытаешься. Этак выгонишь тебя – слухи пойдут нехорошие, что в самой страже что-то нечисто. Проще да безопасней, когда ты, подобно сотнику самому, за недеяние взятки берёшь.
Направил Велеслав на Хана перст указательный, возразил с укоризною:
– Я не беру взятки!
– Велеславушка, ты это с кем разговариваешь? – матушка вдруг во двор вышла, курей покормить собравшись.
Глянул он на крышу, а там уж нет никого, будто и вовсе не было.
– Ни с кем, просто…
– С чёртом, наверное, – покачала Ждана головой с тревогою. – Ты, сыночек, это брось. Бабку твою люди ведьмой прозвали, но даже она с нечистыми духами не якшалась, бесед с ними не вела.
Поднял Велеслав её на смех, конечно, да всё ж таки задумался. А ежели правда Ханом чёрт вырядился, а он под его дудку пляшет? Надо бы проверить, на тень посмотреть, пальцы пересчитать…
До самой ночи он об этом думал, да только Хан так больше и не явился, схоронился где-то. А наутро опять в казармы бежать.
Не успел Велеслав под крышу со двора ступить, сотник тут как тут, окликнул:
– Зайди-ка ты ко мне.
А там один из десятников стоит, смотрит ещё так внимательно, будто оценивает.
– У меня к тебе, Велеслав, вот какое дело, – молвил сотник без предисловий, – Добрыня на покой уходить собрался, стало быть, десятник новый нужен. Я тебя предложил.
Опешил Велеслав, слов не находя. Вот и не верь теперь в природу бесовскую Ханову! Годами он повышения добивался без толку, а тут за неделю управился!
– Чего ж ты молчишь? Неужто отказываешься?
– Нет, вовсе нет, я… согласен! То есть… горд служить городу и князю!
– Вот то-то же.
Добрыня, мужик хоть пожилой, но крепкий – в обхвате раза в полтора так точно пошире, ладонью по плечу похлопал одобрительно.
– Пойдём, – говорит, – с ребятушками познакомлю.
Покуда