сильный знак, могущественный, его просто так не рисуют. Вы читали сочинение господина Гёте?
– Имеете в виду «Фауста»? – тут же отозвался он. – Там, ежели не ошибаюсь, Мефистофель явился именно благодаря пентаграмме.
– Криво начерченной, да.
Свет чистого понедельника – небывало ясный, белый, яркий – запрыгнул в окна и юркнул в зеркала, и комната тут же вспыхнула и побледнела. На полке рядом с одним из зеркал стояла лампадка, и я мельком глянула на неё: огонёк горел ровно, точно оловянный солдатик. Поднявшись, я зарылась в полку с книгами: там, скрываясь за спинами французских философов и плечами Толстого с Достоевским, ждали своего часа книги о ересях и религиях.
– Этот знак придумали для защиты. Он уберегал от краж и зла, отводил порчу. – Достав нужную книгу, быстро пролистала – память живо подсказала место – и раскрыла. Принесла Чадову: на развороте несколько пентаграмм и стала указывать пальцем. – А потом люди извратили его, перевернули в самом буквальном смысле. Воображение дорисовало этой перевёрнутой звезде рога, а страх заставил креститься при виде пентаклей.
С раскрытого талмуда на нас взглянула козлиная морда, вписанная в звезду. Чадов больше ничего не спрашивал – ему и не было ничего от меня нужно. Я улыбнулась. Что-то дёрнуло спросить:
– Гадать вам не надо, грядущее вас явно не интересует. Хотите, карту вам вытащу?
Он поморщился.
– Я не за магией к вам пришёл. Вы знаете Розовского?
– Лично, слава Богу, нет. Он коллекционирует таких, как я. Собрал себе армию медиумов и астрологов да радуется.
Он дёрнул уголком губы на моем «слава Богу». Я мысленно улыбнулась, представив себе его лицо, если бы он узнал, что я и в церковь хожу часто. Когда дверь за ним закрылась, я опрокинула его чашку на блюдце и заглянула в кофейную гущу. Та сложилась в упавшую ничком свадебную фату. Интересно.
Тишина стояла такая, что хотелось пощелкать пальцами – не оглохла ли? Я юркнула за ширму.
– Чего молчим?
Она сидела в изголовье, подтянув ноги к груди, и смотрела в пространство. Никогда такой не видела её. Я потянулась было поправить сбившийся край платья, но тут же опомнилась. Она сама, слабо очнувшись, отдёрнула подол.
– Что с тобой?
– Ничего. – Качнула головой, повторила, как правду: – Ничего.
– Что, и посетителя обсудить не хочешь? Такой красивый.
Она страшно посмотрела на меня и повторила:
– Красивый.
Я знала, что она видела больше меня, поэтому спросила:
– Что, он что-то плохое прячет? Я ничего такого не почувствовала, только снегом веет…
Она выпрямила ноги, а потом и вовсе встала.
– Ничего плохого. Только слишком много боли. Я… можно мне просто побыть?
Я кивнула и вышла за ширму. «Просто побыть» – значит, испариться на время. Исчезнуть. Раствориться в воздухе. В зеркале мелькнула пустая, идеально заправленная кровать без единой складки на покрывале.
Ещё раз глянув на силуэт свадебной фаты, я унесла чашки на кухню. Что-то здесь было не так.
Великий вторник
– Нет,