был? давно, чай? – слегка заикаясь, спросил Яфим.
– Давно! – старый солдат выпрямился. – При анператоре Миколае Первом служил, еще до воли, двадцать пять лет, а ноне вот – хожу по миру. Што поделаешь? Судьба! Качки ее заклюй!
– Чего это – качки?
– Воронье в старину мы качками называли… пословица у меня такая: качки ее заклюй!
– Да ты и то на старого ворона похож!
– Качкой дразнят, а крещеное имя и сам забыл!
– Годов-то сколь тебе?
– Многа! Смолоду больно здоров был, в гренадерах служил… одних палок до тыщи получил, а розог и не упомню сколь, скрозь строй водили и в беглых был, всего было… ну, пымали, в железные кандалы заковали и – на кобылу!..
– На какую кобылу?
– А эфто, сударка, коли на площади секли кнутом, так на кобылу клали – на помосте скамья такая, на дыбы ее ставили, руки-ноги ремнями привяжут, а палач – берегись, ожгу! – как кнутом вдарит, сразу кровь брызнет!
Качка с торжеством оживился, когда крикнул глухим своим голосом: «Берегись, ожгу!»
– Страсти какие! – всплеснув руками, вздохнула Настя.
– Нынче што за служба? – охотно продолжал Качка. – Баловство одно!.. При нонешнем государе – ни тебе скрозь-строя, ни тебе кобылы, ни, тьфу тебе, розги – ничего! Рази эфто служба, качки их заклюй! Нет, они бы послужили с наше! Забрали меня вьюношей, скованного увезли, а воротился домой стариком, шкура у меня дубленая, живого места нет на спине, рубцы-то и сейчас ноют по ночам!.. Вот это – служба! Маршировка была – ногу-то вытягивай, носок к носку, все как один во фрунте стоишь – ни жив ни мертв, в амуниции – чистота, опять же артикулы – «на краул», например, взять – легкость требовалась, а пехота идет – земля дрожала! Э, да что баять, касатка, нету нынче такой службы! Покойный анператор Миколай Первый говаривал: девятерых убей, десятого выучи! И убивали! А я вот двужильный был. Бессмертным в полку звали, боялась меня смерть! Воротился домой вчистую, ан – нет ни кола, ни двора, ни родных, ни свойственников: всех бог прибрал! А вот живу да живу, качки меня заклюй, одно слово – бессмертный!..
– А на войне бывал ты, дедушка?
– Как же! Севастопольскую кампанию всеё перенес! Георгия имел за храбрость! што было!.. ад кромешный!.. сколь народу полегло! Ну, бог меня хранил неизвестно для ча: и секли меня, и скрозь строй водили, и на кобыле был, а на войне – хоть бы те царапина! Да таперича и забыто все!
Ребятишки, чуть дыша и едва высунув головы из-под тряпья, с ужасом слушали страшный рассказ.
Качкой пугали в деревне детей, говорили им, что старый солдат уносит их в своей суме. Никто, кроме него, не ходил с сумой за подаянием; только поп, который несколько раз в год приезжал с Мещанских Хуторов по сбору.
Качка ушел. Ребята слезли с полатей своим обычным путем через брус на печь – и свесили через «задорогу» свои головы.
В избе потемнело.
Бабушка в чулане долго раздувала уголек на шестке русской печи и, наконец, зажгла лучину, сунула ее в светец, стоявший над лоханью. Изба осветилась неверным, блуждающим светом.
Дед по-прежнему