палкой крутить клубни то в одну, то в другую сторону. Молодая, тоненькая кожица при этом легко отделялась от клубней, и после оставалось только слить грязную воду. Любка влетела к деду во двор, быстрая и лёгкая, и, увидев, как я прямо в ведре круглой палкой очищаю только что выкопанную картошку, замерла и стала наблюдать.
– А я и не знала, что так можно сразу и всю! – воскликнула она, заглядывая в ведро.
Конечно, было приятно, что моя находчивость оценена по достоинству, но меня насторожила её деревенская простота, говорила она так, точно мы были давно с нею знакомы, и я начал припоминать, где же слышал этот звонкий голосок, снизу вверх глянул на неё: мы были примерно одного возраста, тонкая, в лёгком зелёном сарафанчике, волосы жёлтые, коротко стрижены, обожжённое солнцем лицо показалось мне похожим на подсолнух, но глаза гостьи смотрели цепко, как у следователя, который застал меня на месте преступления. И тут мой глаз уперся в её серые матерчатые тапочки. Ещё на станции, сразу же после приезда, я решил зайти к деду, он уже в течение многих лет заведовал железнодорожным клубом. Несмотря на раннее утро, двери в клуб были открыты. Я вспомнил, как прямо на меня, раскачиваясь из стороны в сторону, шаркая по мокрому полу этими серыми в клеточку тапочками, движется чья-то обтянутая в трико тощая задница и волочит за собой мокрую тряпку.
Вижу чудное приволье, вижу нивы и поля…
Подглядывать и слушать уборщицу мне было некогда, и я решил прервать пение:
– Девушка! Можно мне увидеть Михаила Осиповича?
Уборщица замерла и, видимо, желая показать, что ей нет дела до нежданного посетителя, не поворачивая головы, буркнула:
– Ещё рано, его нет!
Нет так нет, какие ещё могут быть вопросы! Я развернулся и пошёл к выходу.
– Ходют тут разные без стука и спроса, как к себе домой! – полетело мне вслед.
Сейчас уже здесь, в дедовском дворе, я мог бы сказать ей то же самое, мол, ходят тут разные и суют свой нос куда не следует.
– Поживёшь с моё, может, и научишься, – меняя грязную воду, ответил я уборщице.
– Сколько же старичку лет? – весело, но чуть с заметной издёвкой поинтересовалась она.
– Отойди в сторону, ты мне закрываешь солнце! – сказал я и, помолчав немного, добавил: – Сколько есть, все мои.
Но такой ответ её не устроил, она с тем же нахальным упорством продолжала допытываться:
– И кто же тебя научил так варварски обращаться с картошкой?
– Кто, кто… Варвары! – буркнул я. – Пришёл, увидел, ошкурил! Здесь не надо иметь высшего образования, достаточно среднего соображения.
– Зачем передёргиваешь? Цезарь так не говорил, – поправила она. – После победы над сыном Митридата он написал своему другу: «Veni, vidi, vici!»[1]
Про себя я почти бессознательно отметил, что говорила она громко, быстро и торопливо. «Шла бы ты, милая своей дорогой и не лезла со своими дурацкими вопросами», – подумал я.
– У Цезаря не было друзей, – отрезал я. – У него были одни завистники. И они его убили.
– Подумаешь, Цезарь! Мы про него в школе по истории проходили. Нарушил