со слесарем, вскрывшим входную дверь квартиры Бухвостова, ступая, словно по тонкому льду бездонного водоёма, гуськом «просочились» внутрь. На вошедших пахнуло запахом нежилого. Просторное бухвостовское «бунгало», переоборудованное из трёхкомнатной в двухкомнатную квартиру с кухней, представляло собой типичную неухоженную и заброшенную холостяцкую «берлогу». Это ощущение усиливали сопутствующий запах табака, не выветривший до сих пор, бутылки из-под спиртного, а также полное отсутствие хозяина. Зато нетривиальным для советского человека оказалось наличие громадной мастерской взамен гостиной, уставленной мольбертами с подрамниками.
– Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – шепнул Николай Алексею, едва заглянув в мастерскую. – Марина!
И впрямь! С листов ватмана, картона и холстов на самозваных гостей завлекающе взирала Марина Алькевич! Десятки Марин! В виде первичных эфемерных набросков, как пробы пера; затем – в форме эскизов, более глубоких зарисовок и этюдов, раскрывающих общий замысел художника; и наконец – воплотившихся в нескольких законченных миниатюрах.
В углу, тыльной стороной к посетителям, размещался холст внушительных размеров. Обогнув мольберт, Подлужный вздрогнул, потому что с полотна на него маняще смотрела концентрическим взглядом… живая Марина! Вернее, почти как живая.
Мастер изобразил её обнажённой и во весь рост. Молодая женщина, правда, прикрывала грудь и лобок руками, но даже на картине она эту тягостную обязанность исполнила не так, как прячут перси и прочие прелести красавицы, застигнутые в будуаре врасплох. Отнюдь… Пальцы она развела столь ловко, что были видны спелые соски её сладких грудей, а из-под лобкового пушка вишнёво темнело то, на что располагал правом избранный счастливчик. Она как бы выплёскивала наружу броской фактурой собственные сетования: «Так и быть, я прикроюсь, коль этого требуют законы жанра. Раз так предписывают правила приличия. Но право же, куда как замечательнее и приятнее восхищаться мной и хотеть меня без глупых помех. И не только восхищаться, но и прикоснуться, ощутить и даже… Впрочем, дальнейшее будет зависеть от вашей подлинно мужской устремлённости! А ещё в большей степени – от моего желания. Дерзайте, завоёвывайте меня…»
– Ништяк! Я балдю! – шепнул Подлужному Бойцов. – У меня ажник червячок заегозился… И из-под спуда наружу запросился.
– Коля! – измеряв пошляка тяжёлым взором, каким оценивает утончённый рафинированный эстет вульгарного плебея-гедониста, укоризненно покачал головой Алексей.
В спальне Бухвостова участники осмотра натолкнулись и на иные признаки того, что Марина Алькевич являлась не только музой и вдохновением, но и частым отдохновением живописца: недокуренные сигареты в пепельнице со следами губной помады на мундштуках, женские плавочки и мужские трусы, а равно простыни в специфических пятнах. Наличествовали и некоторые иные предметы, стыдливо повествовавшие опытному глазу о том, какие сексуально-эротические смерчи проносились над сим прозаическим одром, сметая воображаемый балдахин…
И это – после чудотворного образа