то-то будет празднество маразма!
Я… окончаньем ногтя тронул кнопку.
Торшер шатнулся.
Лампа разразилась
стоваттным треугольным душем света!
Прохладой электрического душа!
И – ни гриба!
Я – чист, как гололед!
Я прыгал,
применяя все приемы
от самбо, джиу-джитсу до цыганской,
я прыгал, применяя все приемы
борьбы с собой!
Однажды оглянулся:
у шкафа вспыхнул черный человек!
Был человек весь в черном, как чернец…
Но вырез глаз, изгиб волос
и даже
мельчайшие морщины возле глаз —
как у меня.
Двойник или подвох?
Но зеркало?
Нет, зеркало —
за
шкафом,
и я – в трусах,
а он – в плаще
и в шляпе.
– Так.
Значит, это черный человек, —
подумал я…
– Явился он, —
подумал я, подумав, —
разыгрывать классический сюжет.
– Ты кто? – подумал я.
Молчанье. —
Одно к другому, и одно другого
не легче.
Поначалу: сон – грибы,
и явь —
дремучий мученик – молчальник.
– Садись, – подумал я. —
Садись, молчальник,
молочный брат необычайной ночи,
садись,
ты,
черный символ непочтенья!
Ты,
непочатый печенег молчанья!
Молочный брат необычайной ночи,
с кем
вздумал
состязаться по молчанью?
Мой дед молчал. Отец молчал,
и брат
отца.
И умирали тоже молча.
Я – третье поколение молчащих.
Эх, ты, какой ты
черный человек!
Чернявее меня,
но не чернее.
Как видишь, – я потомственный молчальник,
молчальник – профессионал.
3. «Сосуществуем мирно…»
Сосуществуем мирно:
я, будильник.
И кто главенственнее —
я или будильник?
Будильник!
Утром он визжит:
– Подъем! —
Так понимать: вставай и поднимайся!
Раз он визжит:
– Вставай и поднимайся, —
я поднимаюсь и встаю,
и снова
встаю и поднимаюсь,
и встаю!
И поднимаюсь!
И включаюсь в дело,
как честный, добросовестный рубильник.
А вечером визжит:
– Пора страстей!
Пятнадцатиминутка наслаждений! —
Так сколько
скользких
порций поцелуев
плебеям, нам,
воздаст