а ты уж на том свете. Он осторожно полез по стоячей лестнице в трюм.
Там, в трюме, уже сидел Ушаков. Свет из дырки ложился квадратным пятном на грязный пол, и в этом пятне Савелий с удивлением увидел игральные карты.
– Пока злыдень не видит, – сказал Ушаков. – Перекинемся, что ли, скуки ради? Потом ведь – сидеть тут в потемках.
– Нехорошо, поди, – сказал Савелий.
– А что плохого? Мы же еще не трудники, мы только собрались в обители потрудиться, нам можно.
Савелий ухмыльнулся. Перекинуться в картишки – это был бунт против властного Василия. О бунте же он давно помышлял, только видел другую возможность – напоследок так набубениться, чтобы до поросячьего визга.
Поскольку Василий с удовольствием проводил время с поморами, Ушаков и Морозов играли в дурака. На кон поставили половину полагавшегося путешественникам обеда, поскольку денег игроки не имели – Ушаков побожился, что все отдал Василию, Савелий повторил божбу. Савелий продулся раз, другой, понял, что остался без обеда, пожелал отыграться, вернул половину, потом опять проиграл, опять выиграл, опять проиграл. Словом, в душе у него вскипели страсти, и он уж был готов поставить на кон свой медный нательный крест.
– Ладно, бог с тобой, не сидеть же тебе голодному, – сказал Ушаков. – Давай играть будем не на кашу с постным маслом, а на уроки.
– Это как же?
– И очень просто. Я, понимаешь, только с виду здоровенный, а так-то слабосильный. Нам там будут каждому задавать дневной урок. Так ты по моей просьбе за меня потрудишься. Тебе-то что, ты человек простой, а я нежного сложения, отродясь ни лопату, ни вилы в руки не брал.
Савелий чуть было не брякнул, что впервые видит нежное сложение весом в шесть пудов, да промолчал.
Игра продолжалась, хотя в трюме уже стало довольно мрачно, пока не началась качка.
Савелий и Ушаков до сих пор не знали, что это за радость. Сперва поехали по полу карты, потом мешки, на которых игроки сидели, обоих стало мотать. Коч принялся рыскать – это было общей бедой суденышек такого вида, с выработанным за века соотношением ширины и длины.
– Я сейчас сдохну, – пожаловался Морозов.
– Вместе сдохнем. Кой черт занес меня на этот коч? – сердито спросил Ушаков. – Дурак я. Бежать нужно быть! А я, вишь, неповоротлив, бегаю, как слон, вот они меня и изловили.
– Как же бежать, когда ты слово дал пойти в трудники? – удивился Савелий.
– Не давал я никакого слова! А все Васька, сволочь! Удавить его мало!
В трюм, будто чуял, что его поминают, спустился Василий.
– Помираете, болезные? А ну, живо наверх! Заблюете весь трюм – сами отмывать будете. Ну, живо, живо!
Он чуть ли не пинками выгнал трудников на палубу. Там от холодного ветра и водяных брызг им как будто полегчало.
– Экий туман, – сказал Василий. – В такой туманище мои поморы лоцию прячут, а Николе-угоднику молятся, чтобы море-батюшко был к ним подобрее. Ступайте потихоньку на нос, там вас покормят.
Сам