в руке холодный и слегка влажный материал его пиджака, и размышлял о тех птицах, что мне пришлось наблюдать.
– А эти птицы, почему они остались, а другие нет?
– Везение, а может, и судьба. Смотря как на это смотреть.
– А как на это смотрите вы?
– Итак, и так. У меня два глаза. Но я могу смотреть ими лишь по отдельности, а не сразу обоими, как вы, люди. Можно сказать, вся картина мира разделяется для меня на две части, правую и левую.
Пожалуй, он был прав. Люди, в том числе и я, – потому что вне зависимости от того где я был, я к ним по-прежнему относился, – не принимали в счет существования чего-либо другого, отличного от того, к чему они привыкли. И у нас на все про все был только один большой глаз, состоящий сразу из двух. Они смотрели куда мы захотим, но делали это одновременно, таким образом, охватывая одно и то же поле зрения. Так что, у нас определенно не было шансов смотреть на все с разных сторон.
Мы шли вот так уже около двадцати минут и домики, наконец, стали подходить к концу. Наверное, я скоро должен был оказаться дома, в своей долгожданной привычной обстановке. Как раз уже начинало светлеть. Небо стало на пару оттенков светлее, вот и все. Никакого солнца, наверное, на Границе с Польшей не было и в помине. Максимум какие-нибудь желтенькие пятна, похожие на разводы.
– А почему они такого цвета?
– В смысле, не такого, как вы привыкли?
– Ну да.
– Когда-то оба этих вида всегда были таких цветов. Но в процессе эволюции это изменилось.
– А этих эволюция не затронула?
– Точно.
– И что это? Везение?
– Наверное, все-таки, судьба. Быть может, именно из-за своего первоначального окраса они и стали хранителями. И ведь чаще всего, именно то, что остается прежним до скончания веков, и может стать тем, что будет запечатывать и хранить в себе реальность – ту, что была с самого начала, ту, что мы видим сейчас, и ту, на чем все закончится. Это своеобразный духовный посредник. То, что для течения времени становится невидимым. Оно не меняется. Оно словно камень, что может лежать где-нибудь на дне реки целую вечность, но между тем помнить о всех проплывающих мимо рыбах и водорослях, пальцах ног, что до него все это время дотрагивались.
– Так все-таки, они хранители чего?
– Человека.
Мой провожатый остановился, а я на автомате продолжил тащить его за собой. Он так и остался стоять на месте и тогда я все же оглянулся по сторонам. Оказывается, мы уже были на месте, но я не сразу это подметил. Пейзаж вокруг был таким, каким был в ту первую минуту, когда я научился видеть, закрыв глаза и посмотрев внутрь себя. Вот шла та самая тропа, до самого горизонта, а вон там вдали виднелся сосновый лес. Вот только автобуса нигде не было. Я остановился.
– Человека?
– Человеческой сущности, его теневой стороны и их связи. Озеро, цапля и ворон… Озеро