было особенным: я обмывала ледяной водой обхезанных с головы до ног пациентов.
Я представляла, каково же будет летом вернуться в хорошо знакомую больницу, будучи уже не маминым хвостиком, увязывающимся за ней на дежурства, а уверенным в своих знаниях практикантом. Я пыталась воскресить в душе восхищение, возникавшее в детстве при виде людей в белых халатах. Безуспешно. Беря в учёт, что мой папаша, который не навещал меня почти два года (до того, как мне исполнилось восемнадцать лет, он приезжал раз месяц), тоже работал в больнице, летняя стажировка обещала быть не только продуктивной, но и весёлой. Почему весёлой? Да он же шарахался от меня, как грешник от карающего огня. Мне вообще казалось, что в моменты наших случайных встреч у меня вырастали рога и перепончатые крылья, а отец, узревший богомерзкую мистику, либо превращался в соленой столп, либо спотыкался о так некстати попадавшиеся под ноги порожки. Каждый раз при виде меня он так сильно таращил глаза, будто тужился на унитазе. М-да, оказалось, что и кровные узы имеют срок годности.
Я жила точно в петле времени: холодный Гряд, тягостная учёба и отвратительные соседи с козьими шариками вместо мозгов – постоянные составляющие, перетекавшие из одного заунывного дня в другой. Каждое утро я просыпалась от истошного детского вопля, который родители-неумёхи прекращать не пытались, и думала, что я ненавижу своих соседей, этих мерзких гоблинов, отравляющих мне жизнь. Их ребёнка я тоже недолюбливала, хотя он вовсе не виноват, что угодил под опеку асоциальных людей, не считающих нужным любить его и обучать всем необходимым возрастным навыкам.
Сложно передать степень отчаяния, сжиравшего мня. Жаль, нельзя прикрепить пробник, как в модных журналах. Но чтобы после трения страница источала не запахи флёрдоранжа и арники, а мои чувства. А на глянцевых фото – липкий пыльный пол, облитая жиром посуда, стиральная машина, сливающая серо-чёрные комья в раковину, смесь рвоты и волос в ванне, бычки сигарет на кухонном столе, бутылки из-под алкашки в коридоре и большая куча какашек, оставленных у моей комнаты Никитой.
Где-то через неделю дом-монстр снова заскрежетал. Прибираясь в туалетной комнате, я ощутила, как мне на голову неслабой струёй брызгала вода. Источников оказалось два: трещина в настенном сливном бачке, который ещё в советском союзе сняли с производства, и отверстие в железяке, из которого свисала верёвочка для смывания. Ну, хорошо хоть струя была не унитазная. Слесарь, которого я вызвала, быстренько заделал прорехи. Оплачивала починку я единолично.
В апреле ко мне приехала мама – мой родной и любимый человек, способный понять меня, поддержать и даже обезопасить. Честно признаться, ей я не рассказывала ни того, как меня третировали, ни того, как унижали. Так что всей картины происходящего она не знала. Вурдалаки, привыкшие видеть меня в гордом одиночестве, были шокированы присутствием в квартире ещё одного жильца, адекватного, как и я, следующего правилам порядка, играющего за мою команду. В момент, когда я увидела