и страха, в то время как ее мать продолжала давить, склонившись над новорожденным.
Наконец завернутый в пеленку комочек, сделав неимоверное усилие вывернуться, застыл. Отпустив свои руки с печальной и ужасной гримасой на лице, мать Катерина устало присела рядом на скамейку.
– Он перестал смеяться, мам, – испуганный голос Ефросиньи дрожал.
– Да, дочка, это так. Что должно быть сделано, то сделано, – ответила Катерина и, выразительно погрозив указательным пальцем, добавила, – и больше об этом ни слова, не в этом доме и не за его пределами.
Но девочка уже не слышала слова матери. Что-то тяжкое изнутри подкатило к её горлу и, упав на четвереньки, она вырвала.
– Иди уже отсюда, я сама приберусь, – грозный голос матери привел ее в чувство, – давай лучше посмотри, все ли в порядке с твоей сестрой?
Повинуясь, девочка прошла в спальню, где с кровати на неё смотрели усталые и пустые глаза Татьяны.
– Был это мальчик или девочка? – еле слышно выдавила слова Татьяна.
– Твой ребенок мертвый, – Ефросинья расстроено покачала головой
– Я знаю, – безразлично ответила Таня и повернулась лицом к стене.
– Тебе что-нибудь принести?
Но в ответ было молчание.
…Резкий и высокого тона крик младенца вдруг донесся из сеней вместе со скрипом распахнутой на улицу двери, вместе с морозной свежестью ворвавшейся с хату, и вместе с вернувшимся с подмогой отцом. Ефросиньи стало легче дышать. И она поняла, что бог на свете есть. Побежав навстречу отцу, девочка радостно кричала: «Папа! Папа! Он жив! Мой братик жив!… И мы назовем его Ваней!»
Ефросинья
Семь лет спустя.
Узкая пыльная дорога змейкой вилась среди украинской степи. Грохоча стальным ободом колес, тяжелогруженая солью, телега подпрыгивала на ухабах и набирала ход. Зачуяв запахи родного дома, гнедые все сильнее упирались в хомуты и, пользуясь возможностью катившейся под уклон телеги, перешли на рысь. В животе у Ефросиньи уже час как бурлила целая бойня, и резкие удары по ягодицам доски, заменявшей сиденье, лишь усугубляли и до того переполненное желание опорожниться.
– Тато! Ну, будь ласко, тато! Зупыныть конэй. Прошу вас.
– Пр-р-р! Стоять залетные! – заорал Антон, натягивая вожжи.
Преодолевая инерцию, повозка остановилась как раз напротив придорожного куста чертополоха, как бы специально предназначенного под этот процесс. Следовавшая позади телега также остановилась, и дорожная пыль поплыла, обгоняя караван.
– Одна нога здесь, другая там.
Не ответив ни слова, Ефросинья сверкнула босыми ногами и скрылась за кустом, листья которого создавали не достаточно плотный экран. Когда силуэт девушки, подобрав полы рубахи, принял характерную позу, на соседней повозке раздался веселый и громкий хохот.
– Чертова девка, – пробурчал Антон, – и зачем только черт меня побрал