тотчас протянул руку, и ее тут же пожала теплая и властная рука моего гостя. В этот момент комната осветилась: квартирная хозяйка принесла зажженную «лучшую лампу», как она ее называла. Поставив лампу на стол, она увидела меня и удивленно вскрикнула. Впрочем, возможно, она что-то сказала, но я не слушал, настолько зачаровал меня вид человека, чья длинная тонкая рука все еще держала мою.
Мой рост выше среднего, но гость был выше меня на целых полголовы, если не больше, и, глядя на него, я думал, что никогда еще не встречал человека, в чьем облике было бы такое же сочетание изящества и ума. Красивой формы голова, какая может быть только у сильного и мудрого человека, а плечи подошли бы самому Гераклу. Лицо овальное, чистое и необычайно бледное, причем эта бледность подчеркивала почти огненный блеск больших темных глаз. Их взгляд – проникновенный и завораживающий – казался веселым и страдающим одновременно. Пожалуй, самой выразительной чертой этого замечательного лица был рот: идеальной красоты изгиб губ, придававший лицу выражение твердости и решительности. Рот был не слишком маленьким, ничего женственного. Я заметил, что когда губы оставались неподвижными, то его лицо выражало горечь, пренебрежение и даже жестокость. Но когда лицо освещалось улыбкой, на нем появлялось – или казалось, что появляется, – выражение более тонкое, чем может дать любое чувство, имеющее название на человеческом языке. И я мгновенно поймал себя на мысли: а что же это неуловимое выражение может значить?
С первого взгляда я уловил все эти главные черты внешности своего нового знакомца, необычайно располагающего к себе, и когда моя рука выскользнула из его крепкого пожатия, я уже чувствовал себя так, словно знал его всю жизнь! Стоя с ним лицом к лицу при ярком свете лампы, я опомнился, где в действительности нахожусь: в голой холодной комнате, с нерастопленным камином и засыпанным черной копотью полом без ковра. Я увидел свою ветхую одежду, в которой имел довольно жалкий вид – особенно по сравнению с этим величественным человеком, одетым в пальто, подбитое мехом русского соболя. Распахнув с небрежно-царственным видом это длинное пальто, он смотрел на меня с улыбкой.
– Я знаю, что явился в не самый удачный момент, – сказал он. – Со мной всегда так! Таково мое несчастливое свойство. Воспитанные люди никогда не вторгаются туда, где их не хотят видеть, и в этом отношении мои манеры, боюсь, оставляют желать лучшего. Простите меня, если сможете, хотя бы по этой причине.
Тут он протянул мне письмо, написанное знакомым почерком моего друга Каррингтона, и добавил:
– И позвольте мне присесть, пока вы читаете мои рекомендации.
Он подвинул стул и сел. Я с новым восхищением следил за его прекрасным лицом и изящными манерами.
– Никаких рекомендаций мне не требуется, – сказал я с той сердечностью, которую теперь действительно чувствовал. – Я уже получил от Каррингтона письмо, в котором он отзывается о вас в самых высоких и благодарных выражениях. Но в действительности… право, князь, простите меня, если я кажусь сконфуженным