делении прочнее, чем в языковом. В Швеции существовало много форм притеснения, зато отсутствовало угнетение по национальному признаку. Для карьериста переход с финского на шведский был очевидной необходимостью, а не вопиющей несправедливостью. Если житель Тавастланда или Кайаналанда получал звание майора или магистра, то он становился самым шведским из шведов[43].
В Швеции французский язык и латынь имели свои ниши, но несмотря на то, что внешних завоеваний стало меньше, вторым официальным языком страны оставался немецкий. Король Фредрик I подписывал письма на немецкий лад – Фридрих (Friedrich). Самые знатные семьи не могли похвастаться исконно шведским происхождением.
Поступая на службу в родных ленах, коренные финны тщетно надеялись на отсутствие дискриминации. Среди профессоров Королевской академии Або, а также в Абоской и Боргоской епархиях встречались уроженцы Финляндии, но их было заметно меньше на постах президента надворного суда (гофгерихт) и губернатора. Секретарь лена Самуэль Форсен перевел на финский язык общешведское уложение 1734 года, но напечатать его не удалось.
Если уездный судья (герадсгевдинг) не знал иностранных языков, то истец и ответчик не могли его понять[44]. С этой проблемой иногда сталкивались на заседаниях риксдага, но Матери Свеа не нужно было вмешиваться. Так или иначе, управление страной осуществлялось. Преступления наказывались, браки заключались, похороны и крещения совершались, участки земли размежевывались. В первой половине XVII в. в Швеции, в том числе в Финляндии, появился эффективный и по-своему справедливый бюрократический аппарат[45]. Основные рычаги власти – налоговая и военная службы – не были ориентированы на двуязычие населения.
Крестьяне в Финляндии, как и везде, избирали представителей в риксдаг по своему судебному округу. Поездка за свой счет и месяцы пребывания в Стокгольме были обузой для депутатов. В целях экономии несколько округов стали выдвигать общих представителей. Это коснулось даже высших сословий.
В 1738 г. из более чем 50 священников на заседаниях риксдага присутствовало шесть финнов, в 1740 г. – четыре[46]. Дворянство отправляло представителей Финляндии в состав секретного комитета по разработке военных проектов. Асессор Абоского гофгерихта Карл Лиллиешерна сказал: «Вообще-то я не финн, но у меня доброе финское сердце». Лиллиешерна призывал прислушаться к предостережениям, доносившимся из пограничных областей, в том числе из Сконе. «Кто обжегся на молоке, тот и на воду дует»[47].
Партии риксдага не имели уездных комитетов и бдительных информаторов в Финляндии, но «призраки» Великого лихолетья не исчезали. Происходили случайные стычки, и это еще куда ни шло, но не было ничего доблестного в набегах партизан, поджогах, творимых собственной армией, торговле людьми, произволе и одичании народа. Минуло только двадцать лет со времен апокалипсиса – Северной войны. Трудно было приступить