ладонь не связана с телом.
Ерунда какая-то.
Бегу обратно к кухонному окну. Дженн все еще там. Интересно, она чувствует мое присутствие? Может быть, та Дженн, которую я знаю, тоже где-то бродит?
Представляю, как бы я ей потом об этом рассказал. Она бы ни за что не поверила. Да я и сам не поверил бы. Я списал бы все на волнение последних суток, проведенных с ней.
Она вернулась.
Дженн смахивает со столешницы остатки муки, а ее отец подметает пол – если это и правда ее отец. Я никогда не видел его вживую. Только на снимке из альбома Дженн.
Фотографии. Вся дальняя стена кухни увешана фотографиями разных размеров. Я подныриваю под окно, чтобы разглядеть все получше. Так странно видеть Дженн в детстве. Интересно, может, она когда-то мне об этом рассказывала или показывала фотографии? Видимо, у меня в голове все так перемешалось, что я проник в воспоминания, к которым не имел никакого отношения. Впрочем, навряд ли, если учесть, как мало она рассказывала мне о своем детстве. В любом случае удивительно видеть ее в такой теплой, безопасной обстановке – совсем как в моей семье. Мне всегда казалось, что ее семья из неблагополучных.
На большинстве снимков едва различимые очертания ребенка на качелях или расплывчатые фигуры на пляже. По спине пробегают мурашки. Один снимок довольно четкий. Это ее родители в день свадьбы. Я с трудом рассмотрел выведенные в углу имена: Мэриан и Дэвид. Судя по всему, это начало 1980-х: на ней пышное платье, на нем смокинг, все мутное. Но больше всего меня поражают их счастливые лица. Они идут прямо на камеру, ее взгляд направлен куда-то за объектив, рот слегка приоткрыт, будто собирается кого-то позвать. Она выглядит сногсшибательно с развевающимися рыжими волосами и венком из белых цветов. Словно светится изнутри. А он смотрит на нее так, будто не верит своему счастью.
В какой момент все пошло наперекосяк?
Снова пульсация в моей голове, гул в ушах, и я больше не могу толком ничего разглядеть. Я вижу размытые очертания отца Дженн, загружающего посудомойку. Вот Дженн достает чистые миски и весы. Сцена передо мной начинает меркнуть, расплываться, как непросохшая краска, пока не остается только лампа на кухне – яркий круг, светящийся во мраке.
Пять
Яркий свет бьет прямо в глаза. Она щурится, обводит взглядом уютную кухню, и ее губы непроизвольно растягиваются в улыбке. На плите готовится глинтвейн, на столе – пакеты с чипсами и разные напитки: водка, джин, ром, бочонок пива. В буфете полбутылки дешевого вина, по бокам – два красных бокала, а посреди этого хаоса, наполненного ароматом корицы, стоит Робби и улыбается.
– Тебе идет, – говорит он. Она следит за его взглядом, который опускается на ее грудь – на шерстяной свитер, где вокруг снеговика, перевернутого вверх тормашками, рассыпаны звездочки и искры.
– Ага, – усмехается она.
Он, конечно, шутит. Его свитер ей велик, размера на четыре, и висит мешком на ее долговязой фигуре. Но как он смотрит на нее… О, этот взгляд. Ее щеки запылали.
– Не могу