надо умеючи, так, чтобы потом спину ровнее держать.
Подслушал, что ли сокровенное в отцовской голове Серёженька или тайное к нам вместе с кровью перетекает от предков, однако круто в гору пошёл, размашисто, никого не замечая вокруг.
Где пихнётся, где подножку подставит и сам, потом посмеивается: эх, ты раззява, а нечего было мух ловить. Азартен был.
Когда отец на пенсию уходил ему дифирамбы пели всем коллективом, торжественно было всё обставлено. По всей видимости, уважаемый человек был, однако за глаза всякое поговаривали.
Сергей Эразмович уже тогда, несмотря на молодой возраст, степенно и уверенно, по-хозяйски, поднялся на сцену того самого санатория где арки воздухом наполнены и колонны мощно тучи подпирают, под сенью кедров гималайских прохлада в самый знойный день.
И клуб загляденье, под потолком ангелочки порхают гипсовые, роспись ручная палехскими мастерами писаная, вензеля, завитки – богатство трудовое. Слушает поздравления отцу, а сам корону эту лепную к себе примеряет, в пору ли? И никакого сомнения – в пору.
День настоящий, оптимисты сомнут листок, вырванный из календаря, скомкают и забывают куда выбросили: а чего сожалеть, живи будущим!
Пессимисты иначе, перебирают листы, где когда-то собственноручно делали заметки, вздыхают: а помнишь, как было? Мы разные – это верно, одного не замечаем: календарь древностью замшелой дышит, когда-то по календам жили, теперь даты отмечают.
И не важно, каким образом люди время с реальностью сверяют, по солнцу, звёздам или хронометр современный точный им час текущий подсказывает, куда важнее с какими замыслами, надеждами смотрят они на бег неумолимый и как неумолимость эту и чем наполняют.
Давно подмечено – суета всё. Согласится? Принять? И тут же новое осмысление: и день последний лучше дня первого. Вот с чем люди никак не могут примириться, всё эликсир бессмертия обрести жаждут.
А того понять не могут, что бессмертие давно их преследует проклятием тьмы веков. Лист весенний, трепетный и невинный, однажды сорвётся с ветки среди слякоти под хмурым плачущим небом и грязь, хладеющая, примет его в объятия свои навечно.
И лист берёзы белой солнечно шелестящий и лист анчара пониклый и соком смертным напоённый – дети природы. Суть сотворённая, но не вдохновенная. Они пейзаж, но никогда им не быть художниками и учениками, обожествляющими мастера.
Бессмертие мёртвых – это смерть живых, тех, кто пришёл не насыщаться, но насыщать, чья плоть страдает, но дух возносится. Революции и контрреволюции, перевороты и реставрации – безжалостно срывают листки календаря, выбрасывая их в небытие. Одно оставляя без изменения – руку срывающего.
Будни
Рука Сергея Эразмовича привычно потянулась к календарю, лист задержался в ладони…
Скоро юбилей!
Да, санаторий, которым он руководил, готовился отметить своё семидесятилетие и мысли, и дела энергичного директора были всецело посвящены грядущей дате.
Имеется подозрение, что все юбилеи задумываются